Евгений Богат - Ахилл и черепаха

P. S. Помните, Вам понравилось изречение, что «уверенность рождается необходимостью». Именно это заставляет меня верить в возможность достижения людьми каких-то новых человеческих отношений…

23. II.65. Тбилиси.

По возвращении из Москвы.

Ира! Ничто ни к чему не обязывает. Это надо крепко запомнить. Единственное, что мы все обязаны, — это в меру сил стараться быть людьми.

И не надо сердиться. Не надо! Ничего обидного для Вас, унижающего Ваше человеческое достоинство не было и не могло быть.

Наконец (это не «нотация»!), надо стараться не огорчать близких (я имею в виду, конечно, не себя), им же тоже больно. Ну ладно, не сердитесь же, не расстраивайтесь!..

P. S. Как часто почти незаметным, легким прикосновением к жизни можно совершенно преобразить ее, снять почти всю ее тяжесть. И как редко люди это делают друг другу… Всех благ…

(Чтоб жить, встречая сердцем все утраты , — но и платить ударом за удар , — всех радостей, какими жизнь богата, в своей груди я пробудил пожар. Испепеляя все, навстречу бедам стремится их поток, могуч и быстр. Удар!.. И снова в путь… Лишь искры следом… Прими ж, мой стих, одну из этих искр. Я ничего не требую в награду за этот дар, о нет, забудь меня, лишь только б вечно черпала отраду твоя душа от этого огня. Лишь только б вечно он горел в тебе! Тогда я улыбнусь своей судьбе.)

1. V.65. Тбилиси.

Ира, я не хочу ничем туманить Ваш ум перед новым отъездом (по-моему, я все эти дни старался честно поступать, именно так). Ведь Вам, «бедной студентке», нужно столько заниматься!

А потом Вам ведь известно, что если человека оставить в покое, то он будет хорошим… А мне нужно, чтобы у Вас было хорошо, ясно на душе. Нужно, потому что только тогда и у меня в душе будет ясность, пусть мнимая, пусть лишь как отражение Вашей, но все же такая, с которой можно жить и работать.

Это не утрата своей личности, нет, просто мне нужно, чтобы Вам было хорошо, потому что для меня нет горя, кроме Вашего, — со своим собственным я всегда могу сделать что захочу, — а устранить Ваше у меня нет власти, и поэтому оно делается для меня таким болезненным.

А Вы браните меня за то, что мое настроение является отражением Вашего (да еще как бранили — даже вспоминать не хочется)…

Вы спросили меня, нужна ли мне эта поездка, и мне трудно было ответить. Вы заставили меня задуматься над этим вопросом, Вы всегда умеете обратить мое внимание на то, что для меня является в данный момент самым важным вопросом. И я могу теперь ясно сказать, что мне нужно: мне в жизни нужно только то, что приближает меня к Вам. Поэтому я не могу сделать ничего дурного, — что бы Вы ни думали, что бы Вам ни говорили, — потому что как нельзя взяться за цветы грязными руками, ударить ребенка, так нельзя и думать о Вас с нечистой душой. А если мне удается сделать что-нибудь хорошее, то это словно бы позволяет мне как-то чувствовать себя ближе к Вам, дает право любить Вас, несмотря ни на что.

О, я так хочу, чтобы у Вас все было ясно и хорошо, чтобы Вы шли по жизни своим собственным человеческим путем, и пусть он не совпадет с моим, пусть только он будет, правда, Ваш настоящий, и тогда никакие ошибки в пути не страшны, никакая, даже малейшая, грязь к Вам не пристанет.

И я хочу сделать все, что смогу, чтобы у Вас была такая жизнь, потому что я люблю Вас теперь еще чище, проникновеннее, неотвратимее, чем прежде.

И я хочу только этого, и в то же время я не хочу никого другого, кроме Вас. Может быть, это и противоречие, но это просто любовь, вернее, какой-то еще один шаг для меня по пути любви, пути, который никто никогда не проходил и не пройдет до конца.

Вы что-то говорили о чьем-то изречении насчет «горения» и «тления». «Кто хочет любви, хочет гибели», — говорит один философ. Пускай я хочу гибели — только не Вашей, — я хочу такой гибели, от которой Вам было бы хорошо!

И это не самоуничижение, нет, только так человек может стать выше всего на свете, прикоснуться к вечности, осветить ее яркой вспышкой! Только бы Вам было от нее светло!..

А еще собирался не туманить Вам мозги… Простите, всегда у меня так…

Но я уже не могу жить, не любя Вас по-настоящему. А любить Вас по-иному было бы кощунством! Не дайте потеряться тому прекрасному, что в Вас есть!

А в общем, делайте что хотите, только всегда помните о чудесном даре человечности, которым Вы наделены. И верьте, верьте себе.

P. S. Мне теперь хочется в людях глубины и самобытности. Не хочу быть поверхностным, хочу проникнуть в самую суть жизни.

22. V.55. Опять Москва.

Я сижу в номере один, никого не жду, да никого и не хочу видеть. Но человек не может чувствовать себя человеком, если он один. Наступает такой момент, когда ощущаешь это с особой силой и ясностью. Нужно любить кого-то больше, чем самого себя, чувствовать, что только вместе с ним ты — это ты, а он — это он. И это не должно быть каким-то дурманом чувств, а просто внутренней потребностью существа, исчерпавшего все другие пути саморазвития.

Почему так трудно становиться человеком, почему это так трудно?.. Почему надо затратить на это столько сил? Не знаю. Должно быть, просто потому, что самое лучшее не может не быть труднодостижимым, став повсеместным, оно утратило бы ценность и нечто иное заняло бы его место. Я не знаю, почему это так, я знаю только, что всегда любил ее [2] Иногда в письмах к любимой Гольдернесс говорит о ней в третьем лице. (Евг. Б.). чисто, от всей души, больше себя, больше жизни и все-таки только сейчас я чувствую, что моя любовь достигла вершины.

У меня дрожали руки, минут десять я просто не мог писать… В таком состоянии, единстве, когда человек чувствует за другого больше, чем за самого себя, — растворяясь в другом, обретает себя, — когда беззаветная самоотдача во всем совершается без малейших посторонних помыслов о ней — это нечто такое, для чего нет слов.

(Пабло Неруда: «Вслушайся в эти слова, докрасна раскаленные, которых не скажет никто, если я не скажу их. Любимая, не умирай! Я тот, кто тебя ожидает звездной ночью, в час, когда гаснет кровавый закат, — я ожидаю тебя. Вижу — падают с веток на темную землю плоды, вижу — капли росы серебрятся на травах. Ночь — в густом аромате благоухающих роз, и огромные тени ведут хоровод. Небо Юга дрожит надо мною… Я тот, кто тебя ожидает в час, когда воздух вечерний, как губы целует. Любимая, не умирай!» [3] Эти стихи, которые любил и не успел перевести Э. Гольдернесс, даются в переводе Н. Разговорова. (Евг. Б.). )

30. VII.65. Москва.

Ира, только что кончился наш разговор по телефону, хочу написать Вам — и не могу, не нахожу слов, чтобы описать то огромное чувство радости, которое охватило меня и не отпускает. Не знаю зачем, почему. Ведь если трезво разобраться — причин для этого в разговоре не было. Должно быть, просто потому, что Вы — сами по себе радость! Моя радость!..