Михаил Иржавцев - Данэя

— Это прекрасно — что ты станешь историком! — повторял он.

Изучение истории дало понимание значения событий, совершенных близкими ей людьми. Лал Старший стал ее идеалом во всем: как и он, она решила стать также и журналисткой. Для развития в себе литературных способностей, необходимых для этого, усиленно занялась чтением художественных произведений, в том числе — старинных. А в них часто встречалось слово «любовь»: воображение девочки оно не могло не захватить. То, где говорилось о несчастной любви, почему-то трогало ее более всего.

Как-то раз бабушка, Эя, застала ее в слезах: Дэлия читала «Лейли и Меджнун» Низами. На экране горели страницы книги, написанные причудливой арабской вязью, с яркими миниатюрами.

Почему-то бабушка меньше всех что-либо рассказывала Дэлии, чаще всего молча слушала рассказы других, иногда вставляя несколько слов.

— «Лейли и Меджнун»? — она уселась рядом с внучкой; они были одни.

— Бабуль, почему только ты мне ничего не рассказываешь?

— Что, маленькая? То же — что другие? У них это получается лучше, чем у меня.

— А мне всегда казалось, что ты терпеливо ждешь — когда что-то сможешь рассказать только ты.

— Ты так думаешь, девочка? Может быть. О чем бы ты хотела услышать от меня?

— О любви, бабуль.

— О любви? Что ж: ты ведь уже большая — сумеешь понять. С чего же начать мне? — взгляд ее задержался на экране: — «Лейли и Меджнун» читает моя девочка. Ладно: послушай-ка о Лейли — другой Лейли, нынешней. Ее история — не менее удивительна, чем древние поэмы.

И, правда: не менее! Дэлия, пораженная, слушала, боясь дышать.

… Прекраснейшая, красивей всех на Земле, и талантливейшая актриса — Лейли (тетя Лейли!) в мрачные времена, когда люди забыли любовь, полюбила — старого ученого, совершившего самое крупное тогда открытие — деда Дэлии; ей рассказал о любви, которую знали люди прежних эпох, Лал Старший.

Когда он уходил на обновление, она сказала ему на прощальном пиру…

— Разве дед…?

— А ты не знала? Ведь он же был тогда величайшим ученым своего времени. Его нынешнее тело принадлежало донору, на которого похожи лицом твоя мама и ты.

… Она сказал ему:

— Приходи обновленным — тебя будет ждать моя страсть. — И ждала его.

А он вернулся и в тот же день — нет, ночь: это была новогодняя ночь — встретился с ней, Эей, бабушкой, и их сразу связала взаимная страсть — еще не любовь.

Лейли узнала о его возвращении и поспешила к нему, но, увидев их рядом в новогоднем павильоне — он не замечал никого, кроме нее, бабушки — не подошла к нему. А он не вспомнил о том, что она обещала ему перед операцией.

И прошло десять лет после того. Дед вместе с ней, Эей, и неразлучным своим другом Лалом готовился к полету на Землю-2. Лейли не разу не видела его — и продолжала любить, безнадежно.

Лишь перед самым отлетом произошла негаданная встреча их. На озере («Мы полетим туда с тобой: я покажу»). Единственная, незабываемая — для нее; для него — лишь прекрасный эпизод.

Они улетели. Она ждала, почему-то надеясь на что-то. И одна из первых сумела увидеться с ними после прилета.

— Я была рада ее прилету: ужасно надоел карантин. Говорила ей о Лале Старшем, но мне казалось, что она не слышит меня — лишь ждет чего-то. Только когда появился Дан, я поняла все. Сразу.

Когда незадолго перед отлетом туда он появился утром в бассейне со следами поцелуев на теле, мне было все равно: это было его дело, а меня — никак не касалось. А теперь — нет: он был мне дорог, бесконечно. Он — и только он: один, на всю жизнь.

Я не знала, думает ли он так же: мне стало больно от мысли, что он хоть на мгновение может быть близок с другой, как со мной. А она, Лейли, была прекрасна: красивей ее я не видела никого — ни раньше, ни сейчас. И она — любила его: я видела. Она — была тогда с ним перед отлетом: мне не нужно было ничего говорить.

Я ждала: каждая клетка моя была в напряжении. Ждала и она.

— Мама, Дети сейчас придут, — сказал он, и обе мы поняли, какое место занимает каждая из нас в его жизни.

Вот так! — бабушка ладонь смахнула навернувшиеся слезы. — Слушай дальше.

Она снова ушла — молча. И что удивительно: ее любовь к нему перешла на всех нас, близких ему. Быть с нами стало для нее как воздух и свет: она была первой, испытавшей неотразимое влияние нашего примера — дети, семья. Так хотел Лал, Старший, — под его влиянием узнала она любовь.

А ее любил наш сын, Лал Младший, — полюбил еще там, на Земле-2, когда смотрел фильмы с ее участием. Она встретила его там же — где произошло ее единственное свидание с Дедом. И стала его женой. Она — первая из интеллектуалок — родила на Земле ребенка: тогда это был подвиг.

— И продолжала любить дедушку?

— Нет. Одно чувство перешло в другое. Нашего сына было за что любить кроме того, что он сын Дана. Наверно — не сразу. И было, конечно, не легко.

Не только тогда. Ведь она же была намного старше его, моего сына: она же старше и меня. И мысль, что ему, а не ей придется расплачиваться за это, не давала ей покоя. Она не знала, что делать: расстаться с ним, пока не поздно, или заснуть в анабиозе, чтобы сравняться в возрасте.

— И выбрала…?

— Третье: она полетит в Дальний космос вместе с Ли и Ги на «Контакте», чтобы отправить сигналы Тем.

— Ба, а он, дядя Лал, долго будет ждать ее?

— Долго, девочка: полсотни лет — за это время на гиперэкспрессе пройдет лишь пять. Эта история — еще не кончилась.

Вот и все! Видишь: жизнь удивительней любого поэтического вымысла. И может быть, жизнь нашей Лейли станет легендой — о любви, вернувшейся на Землю.

— Да, ба!

Эя не напрасно ждала своего часа. Она не задавала себе вопрос: не рано ли? Нет: девочку недаром потянуло к произведениям, одно из которых продолжало светиться на экране.

И сразу многое стало доступным пониманию. Ведь можно видеть или слышать что-то каждый день — и не обращать внимания: потому что ничего не знаешь об этом

… - Евонька, расскажи мне про своего сына, — Дэлия попросила об этом просто так, — главным образом, чтобы сделать приятное ей, своей Евоньке. Та, как будто, не рассказывала ничего нового — но сама Дэлия видела все какими-то другими глазами.

— А он был счастливым?

— Конечно: он же был самым лучшим космическим спасателем.

— Я не о том. Ведь он был таким добрым: кто-то, должно быть, сильно любил его?

Ева покачала головой: глаза ее стали грустными.

— Евонька, если бы он полюбил мою маму — раньше, чем папа — я была бы твоей внучкой. — Этого не надо было говорить — но откуда Дэлия могла знать!

Зачем-то на минуту в комнату вошла мама, — и лицо у Евоньки как будто окаменело. Мама почти сразу ушла, и следом, поспешно, Евонька — стараясь не глядеть в глаза. Мозг мгновенно пронзила догадка.