Олег Матвейчев - Политические онтологики

Субъект у Декарта, монада у Лейбница, Я у Фихте есть не просто слова, это определенные структуры, понятия, чей смысл достаточно точен.

Не заменяет ли Фейербах эти точные понятия неопределенным словом «человек», под которым можно понимать все, что угодно?У Фейербаха и получается, что человек это и природа, и разум, и сердце, и прочее, и прочее. Но природа, разум, любовь становятся у Фейербаха способностями человека – и только. Он, таким образом, возвращается на кантовскую позицию, ибо не может увидеть разума в природе, например. Более того, на докантовскую позицию, потому что Кант сознавал эту трудность и говорил о вещах-в-себе, Фейербах же совершенно догматически приписывает тому или иному сущему предикаты даже не позаботившись исследовать правомочность этого. Делая мышление только способностью человека, Фейербах путает мышление с размышлением. Мышление, которое описывается в «Науке логики» Фейербах не знает. «Логику… следует понимать как систему чистого разума, как царство чистой мысли. Это царство есть истина, какова она без покровов, в себе и для себя самой. Можно поэтому выразиться так: это содержание есть изображение бога, каков он в своей вечной сущности до сотворения природы и какого бы то ни было конечного духа» (Гегель Г. В. Ф. Наука логики. т. 1 М. 1970 с. 103). Это, конечно, не человеческая логика, т. к. человек – уже сотворенный конечный дух. Логика у Гегеля – априори. Гегель следует тут древней греческой, а не христианской теологической традиции. Греки знали, что то, что последнее в нашем познании – является первым по сути. Если, по Гегелю, история заканчивается абсолютным духом, то им же она и должна была начаться. Природа промежуточное звено. Но именно с этим и не согласен Фейербах. Природу, которая была внешней у Гегеля, он берет за внутреннее, за сущность человека. Все то, что у Гегеля называлось сущностью самосознания для Фейербаха тоже так, но если у Гегеля, человек должен был прийти к своей сущности, то Фейербах требует, чтобы сущность пришла к человеку. Именно этим он и занимается, когда сводит религию к человеческому роду в своей «Сущности христианства». Христианство отчужденная родовая сущность человека, его внутреннее, но представленное во вне. Задача состоит в том, чтобы снять эту внешность.

По сути Фейербах говорит здесь то же, что и Гегель, но если у Гегеля это только одна сторона процесса, то у Фейербаха – это вся система и именно потому, что чувственность, природа полагается Фейербахом также как внутреннее и тоже отчуждена, от нее не надо избавляться или покорять, ее нужно также принять как и все остальное. Природа так же неотчуждаема в себе, как у Гегеля были неотчуждаемы свобода, нравственность, религиозность. Но Гегель также говорил об этом, когда речь шла о человеческом теле. Фейербах против дуализма души и тела. Но как быть с собственностью? Ведь если природа – не внешнее себе самой, то человек не имеет на нее никакого права. Между тем, Гегель замечает, что уже животное имеет право на природу и доказывает его тем, что пожирает вещи природы.Для Фейербаха такое отношение к природе – бездуховно, как и человеческое собственническое отношение. Оно приемлемо только для отчужденного от свое сущности человека. Впоследствии же собственности не будет. Фейербах на закате жизни объявил себя коммунистом.

Поскольку человек, по Фейербаху, с самого начала был природным существом и с самого начала истории имел нравственность, любовь, разум, то отчуждения в реальности нет. Отчуждение возникает в голове философа как результат абстракции: «Абстрагировать значит полагать сущность природы вне природы, значит сущность человека полагать вне человека, сущность мысли полагать вне акта мысли. Философия Гегеля превратила человека в нечто самому себе чуждое, причем вся система гегелевской философии опирается на эти акты абстракции. Правда, она снова отождествляет раздельное, но опять-таки при помощи разграничения, опосредствования. Философии Гегеля не хватает непосредственного единства, непосредственной достоверности, непосредственной истинности» (там же стр. 118).

Дело выходит так, что снятие отчуждения – это такой же мыслительный акт как и сама абстракция, т. е. разоблачение, возвращение к непосредственной очевидности. Само отчуждение – это результат ошибки человечества и особенно Гегеля, нужно лишь исправить, разоблачить эту ошибку. Фейербах готов признать, что под знаком этой «ошибки» творилась история, но он не видит зачем вообще она была нужна, как она вообще стала возможна и каковы условия возможности ее снятия. Объясняя эти вопросы в лекциях о христианстве, Фейербах ссылается на недостаточную развитость людей (например, страх из-за незнания причин грозы и т. п.). Но ведь незнание – это тоже отчуждение. Откуда взялось оно?

Таким образом Фейербах объясняет отчуждение через отчуждение и не находит причин, по которым люди не с самого начала жили в истине, а шли от заблуждения к истине, хотя, по мнению Фейербаха, жить в истине с самого начала было проще и легче.

Все эти трудности попытается решить К. Маркс, прошедший в своем духовном развитии ряд этапов, на которых его концепция отчуждения существенно менялась.

Тем не менее Маркс всегда так или иначе оставался под влиянием Фейербаха. Можно даже сказать, что, критикуя Гегеля, он движется в русле Фейербаха, критикуя Фейербаха – движется в русле Гегеля. Это не значит, что он как Протей меняет позицию. Сам зазор между Гегелем и Фейербахом, а если быть более точным (т. к. фейербахианство вписывается внутрь Гегеля) пространство внутри гегелевской системы настолько разряжено, что в ней хватит места всем ее критикам. Приходится согласиться с мыслью Г. Гадамера: «Невозможно отрицать, что возражения Фейербаха и Кьеркегора уже предусмотрены в этих образах духа, как их описывает Гегель. Полемика против абсолютного мыслителя лишена собственной позиции. Архимедову точку опоры, которая позволила бы перевернуть гегелевскую философию, никогда не удастся найти в рефлексии. Формальная особенность рефлексивной философии и состоит, как раз в том, что не может быть никакой позиции, которая не была бы включена в рефлексивное движение самосознания, приходящего к себе самому» (Гадамер Х-Г. Истина и Метод. М. 1988 стр. 406).

То же самое много раз подчеркивал и М. Хайдеггер: «Вопреки пресной болтовне о крушении гегелевской философии остается в силе одно: в XIX столетии только эта философия определяла действительность, хотя и не в поверхностной форме общепринятого учения… Противоречия, идущие против этой метафизики, послушны ей. Со смерти Гегеля (1831 г.) все – лишь противотечение, не только в Германии, но в Европе.» (Хайдеггер М. Время и бытие. М. 1993 стр. 180).