Антон Керсновский - Философия войны

Математика, физика, химия, медицина – науки объективные, равно как и догматическая часть философии. И француз, и немец, и коммунист, и монархист одинаково формулируют теорему Пифагора.

Науки социальные – эмпирическая часть философии, история, социология, право – наоборот, национальны и субъективны, ибо занимаются исследованием явлений жизни и выводом законов их развития. Француз и русский, одинаково формулируя теорему Пифагора, совершенно по-разному опишут кампанию 1812 г. 102Более того, трактовка этих наук зависит не только от национальности их представителей, но и от политического, субъективного мировоззрения их. Сравним, например, Иловайского 103с Милюковым 104, Гаксотта 105с Лэвиссом 106. Приняв советский метод «исторического материализма» и «классового подхода», можно, например, пугачевского «енерала» Хлопушу Рваныя Ноздри сделать центральной фигурой русской истории, посвятить ему двести страниц, а Рюрику 107, Грозному и Петру I – отвести полстраницы.

Военная наука относится к категории социальных наук. Она, стало быть, национальна и субъективна. Ее обычно считают частью социологии, что, по нашему скромному мнению, совершенно ошибочно. Военная наука является сама в себе социологией, заключая в себе весь комплекс, всю совокупность социальных дисциплин, но это – патологическая социология.

Нормальное состояние человечества– мир. Социология исследует явления этого нормального состояния. Война представляет собой явление болезненное, патологическое. Природа больного организма, его свойства, его функции уже не те, что здорового. Применять к ним одну и ту же мерку невозможно.

Поэтому военная наука – это социология на военном положении. Или (считая войну явлением патологическим) – социология патологическая. Военный организм представляет аналогию с национальным организмом. Война– та же политика. Армия – та же нация.

Политика – это руководство нацией, управление государством. Стратегия – это руководство вооруженной частью нации, управление той эманацией государства, что называется армией.

Политика– целое, стратегия– часть. Стратегия творит в области, отчеркнутой ей политикой. Это – политика войны, тогда как самая война – элемент политики государства. Откуда явствует, что стратегия есть один из элементов политики – и, безусловно, один из капитальных ее элементов.

Задача политики – подготовить работу стратегии, поставить стратегию в наиболее выгодные условия в начале войны и как можно лучше пожать плоды стратегии после войны 108.

Дипломатия и стратегия – это две руки политики. И тут необходимо, чтобы правая рука все время знала, что делает левая – и обратно. Раньше, чем предпринять какой-либо ответственный шаг государственного, тем более международного, значения, политик должен оглянуться на стратега и спросить его: «Я собираюсь сделать то-то. Достаточно ли мы для этого сильны?» Если стратег ответит утвердительно, то политик сможет высоко поднять национальное знамя и смело выйти на международное ристалище. Но если стратег ответит отрицательно, – то политику ничего не останется, как свернуть знамя, бить отбой, сбавить тон, пожертвовав подчас самолюбием во избежание худшего из несчастий. В этом случае долг стратега заранее предупредить политика, не дожидаясь его вопроса.

Когда зимой 1909 г. Австро-Венгрия решилась на аннексию Боснии и Герцеговины, Эренталь 109предварительно запросил Конрада 110. И – получив ответ, что русская армия дезорганизована Японской войной, а собственная достаточно сильна, чтобы в союзе с германскою справиться с нею, – дерзнул на этот решительный шаг. Извольский 111в свою очередь обратился к генералу Редигеру 112с вопросом, в состоянии ли мы на это реагировать, в состоянии ли Россия защитить свое достоинство великой державы? И получил честный, прямодушный, неприукрашенный ответ… Ценой жестокого унижения Россия была спасена от катастрофы.

Классический случай взаимодействия политики и стратегии – когда политик обратился к стратегу – имел место в 1870 г. Франко-прусский конфликт (по поводу кандидатуры Гогенцоллерна на испанский престол) развивался всю первую половину июля. Король Вильгельм 113лечился на водах в Эмсе. Он былнастроен миролюбиво, решив почить на лаврах Датской и Австрийской кампании. Бисмарк, наоборот, видел в войне с Францией последний этап завершения единства Германии – грандиозной цели, к которой неуклонно стремилась его политика.

16 июля Бисмарк, Мольтке и Роон 114завтракали втроем в Эмсе – когда на имя канцлера вдруг прибыла депеша от французского посла в Берлине. Это был ответ французского правительства на прусскую ноту– ответ, составленный в очень мягких, примирительных выражениях. Все трое приуныли. Стало ясно, что при миролюбивом короле война отныне невозможна и объединение Германии придется отложить, если и не до греческих календ, то до очень отдаленного времени.

Бисмарк встал. Он принял решение. «Скажите, – обратился он к Роону, – снабжена ли наша армия всем необходимым?» – «Безусловно, снабжена», – ответил Роон. Канцлер перевел взгляд на Мольтке: «Ручаетесь ли вы за успешное ведение войны?» – «Ручаюсь», – ответил Мольтке.

«Тогда, – пишет Бисмарк в своих мемуарах, – я вышел в соседнюю комнату, сел за стол и переделал весь текст французской депеши, заменив ее тон и содержание, заменив примирительные выражения резкостями». То есть подделал депешу и в этом виде понес ее королю. Король Вильгельм, возмущенный «наглостью» Франции, ответил резким отказом на французские предложения – и Наполеон III объявил ему войну… 115

Этот классический случай, известный истории под названием «эмской депеши», показывает нам политика, пусть беспринципного, но гениального. Политика здесь, безусловно, владеет стратегией. Но этот же случай выявляет нам и стратега, умеющего брать на себя ответственность, как бы благословляющего политика на его чреватый огромными последствиями шаг. Короче, в Эмсе мы видим непревзойденный образец политики и стратегии. Какая огромная разница между «художественной» подделкой депеши и аляповатыми баснями 1914 г. о «восьмидесяти переодетых французских офицерах, пытавшихся проникнуть через германскую границу» и о «бомбардировщиках Нюрнберга французскими летчиками»! Это – как раз разница между Бисмарком и Бетман-Гольтвегом 116, разница, которой в области стратегии соответствует разница между Мольтке-старшим и Мольтке-младшим.

В 1870 г. в Германии, тогда еще Пруссии, и политика, и стратегия – на высоте. В 1914 г. в той же стороне ни политика, ни стратегия на высоте не оказались.