Вадим Кожинов - Коренные различия России и Запада. Идея против закона

Между тем в историческом факте взаимодействия германцев-скандинавов и славян-русских на деле выразилось не ничтожество последних, а всеобщая закономерность, которую уместно сформулировать, пользуясь многосмысленными и глубокими понятиями, выработанными в духовном творчестве М. М. Бахтина: история мира по своей истинной сути есть не сумма самодовлеющих монологов народов, но осуществляющийся как в духовной, так и в практической сфере диалог народов. И если неизбежную «диалогичность» истории народов толковать как нечто их принижающее, французский народ предстанет явно в «худшем» свете, чем русский. Ибо этот первоначально кельтский народ, называвшийся тогда галлами, утратил свой «природный» язык под мощным воздействием завоевавших его римлян и стал уже не кельтским, но романским, а затем его государство и даже само его «новое» имя дали ему опять-таки завоевавшие его (а не «призванные» – как германцы-варяги на Русь) германцы-франки!

Словом, Кюстин, увлеченный «подброшенной» ему русскими негативистами сугубо тенденциозной идеологемой о варягах, не задумался о том, что подобный подход, примененный к истории не русского, а его собственного народа, даст намного более прискорбный результат (ведь при таком подходе получается, что даже и язык предки Кюстина получили от другого, чужого народа в виде так называемой «народной латыни»…).

Можно бы вполне аргументированно показать, что большинство кюстиновских обличений России основывается на такого же рода идеологемах, а не на конкретно-историческом осмыслении реального положения вещей. Но сегодня уже нет нужды в подробном разборе предпринятой французским путешественником «критики» России, ибо пять лет назад было опубликовано превосходное исследование Ксении Мяло «Хождение к варварам, или Вечное путешествие маркиза де Кюстина» (см. журнал «Россия. XXI», 1994, № 3–5, а также «Москва», 1996, № 12), в котором впервые с полнейшей убедительностью раскрыта суть «методологии» этого знаменитого сочинения.

Сошлюсь на одну выразительную деталь из исследования Ксении Мяло. Речь идет об очередном из многочисленных изданий книги Кюстина, вышедшем в 1989 году в переводе на английский язык с предисловием историка Д. Бурстина, который, в частности, заявил: «Эта книга является блистательным образцом древнего жанра, столь же древнего, что и Геродот». Бурстин, метко констатирует Мяло, «похоже, и не подозревает, до какой степени точно определяет тем самым… суть книги де Кюстина… Ибо именно Геродотом были впервые нарисованы впечатляющие картины варварских скифских пространств… Именно у Геродота… получил пластическое воплощение, оставшись своего рода вечным эталоном, комплекс Европы перед лицом «Азии» как угрожающего самим ее (Европы) основаниям…».

И К. Г. Мяло показывает, что в подоснове нарисованного Кюстином негативного образа России лежит созданный почти двумя с половиной тысячелетиями ранее геродотовский – то есть чисто мифотворческий – образ, который то и дело заслоняет собой реальную страну; так, например, в точном соответствии с Геродотом Кюстин утверждает, что-де около Кронштадта «море свободно ото льда едва лишь в течение трех месяцев»…

Добавлю от себя, что в ряде «зарисовок» Кюстина жители России – опять-таки в соответствии с Геродотом – словно бы обнаруживают готовность к антропофагии: «… входит человек, весь в поту и в крови… Узкий рот, открываясь, обнажил белые, но острые и редкие зубы; то была пасть пантеры…» (I, 32Г) [12]

Казалось бы, перед нами индивидуальная характеристика; однако в другом месте, рисуя вообще облик людей, как он определяет, «из глубины России», Кюстин сообщает, что у них «ослепительно белые зубы… остротой своей напоминающие клыки тигра» (I, Г50).

Впрочем, как уже сказано, масштабный и в то же время тщательный анализ кюстиновской – восходящей к геродотовской – «мифологемы» о России читатель найдет в труде К. Г. Мяло. Особенно существенно, что Ксения Григорьевна справедливо рассматривает книгу Кюстина не столько как антирусскую, сколько как русофобскую в точном, буквальном значении этого слова, то есть книгу, продиктованную «фобией», страхом перед Россией, которая-де жаждет завоевать весь остальной мир и – что наиболее важно – в самом деле способна это совершить, о чем многократно и подчас с предельной тревогой вещает француз…

И именно русофобской, а не антирусской основой кюстиновской книги объясняется ее беспрецедентная популярность на Западе. В 195Г году, в острый период холодной войны, ее сокращенный перевод был издан в США с предисловием тогдашнего директора ЦРУ Беделла Смита, который заявил, что «книга может быть названа лучшим произведением, когда-либо написанным о Советском Союзе» (именно о Советском Союзе! – отметила, цитируя эти слова, К. Мяло).

При истинно внимательном восприятии книги Кюстина любой читатель может убедиться, что рассуждения о российских «деспотизме», «рабстве», «варварстве» и т. и. имеют своей главной целью не обличение и поношение страны (хотя обычно именно так и воспринимаются эти рассуждения, но именно из-за недостаточной внимательности); в этих и подобных «качествах» России Кюстин усматривает – и не раз прямо и ясно говорит об этом – одну из основ ее уникальной мощи. Так, например, рассуждая о «жертвах» русского самодержавия (и притом, надо сказать, сильно преувеличивая их количество), он заключает (и это в его глазах главная сторона дела): «Если мерить величие цели количеством жертв, то нации этой, бесспорно, нельзя не предсказать господства над всем миром» (I, 375).

Но «негативные» качества России – это, с точки зрения Кюстина, все же, как сказано, только одна из основ ее мощи; не менее важны в этом отношении и ее вполне «позитивные» качества. В предисловии к своей книге Кюстин утверждает: «…многое в России восхищало меня» – и даже пишет о русских людях: «…никто более меня не был потрясен величием их нации и ее политической значительностью. Мысли о высоком предназначении этого народа, последним явившегося на старом театре мира, не оставляли меня» (I, 19).

Если бы не было этого потрясения величием нации, не возникла бы и острейшая русофобия… Ведь вообще-то Кюстин с полным пренебрежением относился к народам, которые он не считал истинно «европейскими». Так, он недвусмысленно писал: «Финны, обитающие по соседству с русской столицей… по сей день остаются… полными дикарями… Нация эта безлика; физиономии плоские, черты бесформенные. Эти уродливые и грязные люди отличаются, как мне объяснили, немалой физической силой; выглядят они, однако, хилыми, низкорослыми и нищими» (I, 111).

Этот текст действительно всецело «антифинский». Кюстин не знал, да, вероятно, и не желал знать, что пишет эти европейско-расистские фразы о заслуживающем глубочайшего уважения народе, который, например, создал одно из самых великолепных эпических творений мира – «Калевалу» (за четыре года до кюстиновского путешествия Элиас Ленрот издал ее письменную обработку). Но Кюстин высказывается примерно в том же духе обо всех живущих восточнее основной территории Европы народах, исключая один только русский, которым он постоянно так или иначе восхищается…