Жан Валь - Несчастное сознание в философии Гегеля

И только в третий момент благодаря абсолютному знанию индивидуальность уже не в форме единичности, подобной неизменному, но индивидуальность как таковая, уже не индивидуальность вообще, но индивид находит, встречает сам себя внутри той же самой неизменности; это уже не неизменное, которое воплощается как во второй момент; это единичное, которое одухотворяется; это уже не воплощение, это вечное воскрешение; перед нами тогда имеется сознательное примирение единичности и всеобщности, где единичность восстанавливается, и мы достигаем ступени радостного сознания, разума.

Таким образом, несчастное сознание, собственно говоря, занимает место между еврейским и римским сознанием, [153]с одной стороны, и рациональным сознанием — с другой; однако в определенном смысле можно сказать, что еврейское сознание, в сущности, уже является несчастным сознанием.

Что касается окончательного примирения, оно обнаруживается в разуме в той мере, в какой он осознает одновременно и неизменность, и индивидуальность как таковую, то есть в той мере, в какой он сохраняет элемент индивидуализма и романтизма. Гегель, следовательно, желает сохранить романтический, христианский и индивидуальный элемент; но в то же самое время он стремится поднять его до более высокого модуса, чтобы прийти в религии к конкретному всеобщему, чтобы добиться чего‑то вроде рационализации романтизма и христианства в то же самое время, что и романтизации, и христианизации рационального. Единичное, каким он его будет представлять, не будет больше единичным, каким оно остается, когда просто находится под воздействием неизменного; оно будет им глубоко преобразовано, но полностью сохранит признаки, которые ему свойственны.

Таким образом, мы будем иметь троичность, в которой единичность связана с неизменным. Мы имеем иерархию неизменного, которое изменяется в соответствии с тем способом, каким сознание к нему приближается; и на самом деле феноменология не может исследовать неизменное, которое находилось бы вне сознания.

Первым моментом был момент чистой противоположности; во втором — неизменное в каком‑то отношении принимает видимость единичного; в третьем — происходит слияние. Неизменное (Sein unwandelbares Wesen) — это первая форма, в которой появляется божественное; но это божественное, которое еще не является личностью, представляющей собой истинное Das.

Работа разума в истории будет заключаться в том, чтобы сближать две крайности, какими были неизменное потустороннее и изменчивое посюстороннее, превращать то, что кажется настолько далеким, что является непознаваемым, в то, что настолько близко, что является тождественным. Вначале сознание разорвалось на два фрагмента, которые являются двумя противоположными полюсами феноменологического неба: с одной стороны, ослепительное, неподвижное солнце, с другой — кружащаяся пыль, которая также ослепляет. Когда разум увидит и то и другое, он будет владеть собой во всей своей полноте. Истина этого движения, его основание — это, как говорит Гегель, объединение этого раздвоенного сознания.

Сознание начинает с бесформенного и лишенного сущности неизменного, такого же абстрактного, как и абстрактное мышление стоицизма, хотя оно было более музыкальным. Оно сможет соединиться только с неизменным, которое в определенном смысле является конкретным.

Сознание, чтобы непосредственно отрицать само себя, должно быть, как мы увидим, опосредствованным идеей неизменного.

То, что здесь выступает как модус и отношение неизменного, оказалось опытом, который раздвоенное самосознание совершает в своем несчастий. Этот опыт, правда, не есть одностороннее движение самосознания, ибо оно само есть неизменное сознание, а это последнее, следовательно, есть в то же время и единичное сознание, и движение есть в такой же мере движение неизменного сознания, выступающего в этом движении так же, как и другое; ибо это движение проходит через моменты, сводящиеся к тому, что сперва неизменное противоположено единичному вообще, затем, само будучи единичным, оно противоположено другому единичному и, наконец, составляет с ним «одно». Но это рассмотрение, поскольку оно принадлежит нам, здесь несвоевременно, ибо доселе перед нами возникла лишь неизменность как неизменность сознания, которая вследствие этого не есть истинная неизменность, а еще обремененная противоположностью, еще не само неизменное в себе и для себя; мы не знаем поэтому, как будет вести себя это последнее. Здесь обнаружилось лишь то, что для сознания, составляющего здесь наш предмет, вышеуказанные определения оказываются присущими неизменному.

Всякое движение и того и другого будет, между прочим, относительным; разум никогда не движется, если не движется неизменное. Не существует движения, которое было бы односторонним. Тем более что для того, чтобы дойти до неизменного в его совершенстве, в его истине, необходимо, чтобы движение начиналось не только с сознания. Божественная благодать присутствует везде и всегда, даже тогда, когда сознание совершает свободный акт жертвоприношения. Эта та идея, которую Гегель замечал даже тогда, когда говорил, что в отношениях влюбленных нет ничего одностороннего, потому что нет ничего мертвого. Он перенесет на вселенную вообще то, что он здесь говорит о любви, которая в этот момент уже является для него вселенной. Возвращение не может быть упразднено односторонним образом. В то же самое время он знает, что если мы не желаем довольствоваться чистой субъективностью, необходимо с самого начала установить единство субъективного и объективного. Субъект, полагая объект, предполагает его. Фундаментальное утверждение феноменологической точки зрения, где нельзя обойтись без ноуменологии по меньшей мере под видом гипотезы. [154]

Такая относительность движения, связанная с самой идеей абсолюта, является для Гегеля тем более важной вещью, чем больше она противопоставляется статической концепции религии, согласно которой мы никак не воздействуем на Бога, но только на самих, и где Бог, неизменный и бесформенный, не действует вообще. Концепция, к которой он приходит, — это концепция постоянного действия, где Бог и мы создаем друг друга.

Иначе говоря, отношение конечного и бесконечного не может изображаться высказываниями вроде следующих: я конечен; Бог бесконечен. Эти определения, конечное, бесконечное, являются лишь моментами процесса; Бог — это движение в себе самом, и именно для этого он является живым Богом. Теперь не следует рассматривать конечное как существующее в себе; необходимо рассматривать его в том акте, где оно упраздняется; рассматривать то, что исходит от Бога, в его возвращении к Богу.