Ольга Соина - Философия. Элементарный курс

Будучи одной из форм проявления безобразного в примитивно-низменных, огрубленных видах и качествах предмета или явления, пошлость также, как это ни парадоксально, имеет вполне конкретное онтологическое содержание. Так, по существу, она возникает вследствие систематического нарушения человеком иерархически фиксированных эстетических и духовно-нравственных смыслов бытия, а также произвольной и грубо профанированной их рекомбинации. Именно там, где низшее становится высшим , эта неуместность образов, идей, манер и стилей начинает становиться некой общезначимостью , устойчивой социокультурной реальностью, с которой почти невозможно справиться классическими приемами воспитания или образования, – мы действительно встречаемся с пошлостью как с безобразным , покушающимся на онтологическую гармонию бытия в его наиболее благородных проявлениях – красоту человеческого поведения, не нарушающего канонов благоприличия; изящество тщательно подобранного наряда, в котором ни единая деталь не кажется лишней или неуместной; продуманного лексически и содержательно выверенного совершенства слова, правильно и точно найденного, не оскорбляемого неуместным и грубым оборотом мысли и пр.

В этом смысле пошлость – это не просто дурной тон или дурной вкус, изобличающий плохо воспитанного и не имеющего манер человека, но скорее, это сознательное (или бессознательное) извращение устойчивых эстетических оснований жизни, их целостного и гармонического созвучия. Именно поэтому ничто так не способно оскорбить эстетически чуткого человека как пошлость, возведенная в ранг художественного совершенства или ставшая духовной нормой человеческого существования. «Зло бывает в виде страдания или в виде пошлости», – сказал русский философ П. Небольсин, и, пожалуй, нельзя не заметить, что именно современная жизнь, хаотическая и бессистемная, не подвластная никаким эстетическим канонам и социокультурной стилизации, как никакая иная историческая эпоха, постоянно «поставляет» человеческому сознанию различные образцы и версии пошлости, почти не встречающие с его стороны должного критического отпора и духовно-ценностного развенчания. В действительности образы и образцы пошлости чрезвычайно широко распространены и известны всем и каждому, если только человек обладает достаточно острым эстетическим зрением, дабы суметь распознать в жизни все ее многочисленнейшие проявления: великолепный мех и… сетка с картофелем из овощного магазина в качестве повседневных бытовых реалий; золотая парча и пластмассовые украшения; тяжелый грим на юном лице; дорогое вино в граненом стакане; философические рассуждения и ненормативная лексика; публичный политик, не умеющий грамотно говорить на родном языке и т. д. и т. п.

Очень чуткая к различным проявлениям пошлости восточная культура справедливо усматривала в ней своего рода деэстетизацию реальности, воинственное вторжение низменного в гармонично структурированное пространство человеческих поступков, чувств и отношений, особенно нетерпимое там, где дело касается человеческой речи. Именно в слове пошлость узнаваема всегда окончательно и безоговорочно, вот почему публично практикуемая словесная пошлость являлась особенно нетерпимой для строгих традиций восточной эстетики. Вот что писала, например, по этому поводу замечательная японская писательница Сей Сёнагон, фрейлина японского императорского дома, жившая в XI веке: «Когда кто-нибудь (хоть мужчина, хоть женщина) невзначай употребит низкое слово, это всегда плохо. Удивительное дело, но иногда лишь одно слово может выдать человека с головой. Станет ясно, какого он воспитания и круга» (Сей Сёнагон. Записки у изголовья. Спб. 2004. С. 208).

Как предмет эстетической оценки и эстетико-художественного осмысления, пошлость отнюдь не всегда привлекала внимание художников слова. Однако нельзя не заметить, что именно великая русская литература в лице своих классиков – Н. Гоголя, М. Булгакова, М. Зощенко и др. – попыталась исследовать этот чрезвычайно сложный эстетико-культурологический феномен, а также дать ему духовную и ценностную квалификацию. Именно сейчас становится ясным, что только русские классики сумели пророчески предвидеть духовные последствия этой тотальной эстетизации пошлости, которыми так богата современная массовая культура, и чье особое воздействие на сознание современного человека все еще ждет своих терпеливых исследователей.

Кроме уже рассмотренных нами категорий прекрасного и безобразного, эстетика исследует также категории трагического и комического. Однако, в противоположность прекрасному и безобразному, затрагивающих, как мы уже отмечали выше, онтологические основания мироздания, природы и внутреннего мира человека, трагическое и комическое в основном касается сферы страстей и переживаний людей, глубинных тайн человеческого духа, испытывающего и преодолевающего себя в борьбе с жизнью, роком или негативными обстоятельствами существования. Никогда не исчезающие из сферы человеческой жизни и человеческих отношений, а также постоянно воспроизводящие себя в новых формах и сочетаниях эти извечные коллизии по существу могут быть освоены только средствами искусства и в этом смысле действительно являются предметом эстетического исследования.

Искусство издавна привлекает внимание философов и эстетиков. Причем их интерес к искусству многомерен в силу многомерности самого этого явления. Прежде всего, необходимо определить специфику и границы искусства, его роль в жизни человека и общества.

Искусство – это одна из форм культуры и сфера художественного творчества. В отличие от конкретных гуманитарных наук, изучающих искусство (искусствоведение, литературоведение, музыковедение, история и теория архитектуры и т. п.), философия исследует искусство в общем плане и в контексте жизни человека и общества. Искусство, как специализированная деятельность и как особый вид художественного творчества, исторически восходит ко всякому умело, мастерски, искусно сделанному человеком предмету, т. е. оно было органически вплетено в практическую жизнь. Затем постепенно оно стало отражением и художественным изображением жизни. Искусство отражает и изображает жизнь в художественных образах , которые позволяют человеку непосредственно, в чувственном виде переживать то, что в них заключил художник. Чем талантливее произведение, тем более оно приближено к жизни, но не в плане ее простого копирования, а в смысле глубокого воздействия произведения на душу читателя, зрителя, слушателя, побуждающего их к творчеству, труду, благородным поступкам и т. д.