Макс Пикар - МИР ТИШИНЫ

Оба влюблённых суть заговорщики, заговорщики тишины. Когда бы влюблённый ни заговорил со своей возлюбленной, она скорее вслушивается в тишину, чем в слова любимого. "Тише!", - едва шепчет она. "Говори тише, чтоб я могла слышать тебя!"

Прошлое, настоящее и будущее слились в тишине воедино. Оттого влюблённые существуют вне течения времени. Ничто ещё не свершилось и всё ещё возможно; то, что будет, то уже тут; а то, что было, то словно пребывает в вечном настоящем. Для влюблённых время остановилось. Именно потому влюблённые так проницательно-прозорливы, что прошлое, настоящее и будущее для любви составляют единое целое.

Ничто так не нарушает повседневное течение жизни, как любовь. Ничто не способно вернуть мир в тишину в той мере, в какой способна любовь.

Тишина любви изымает слово из словесного потока и направляет его к первоисточнику - к тишине. Влюбленные близки к тому изначальному состоянию, когда слово ещё не существовало, но уже в любое мгновение могло появиться.

Любовь высвобождает из мира "производных явлений" (Гёте) не только слово, но и самих влюблённых, приводя их к первофеноменам. Она сама по себе - первичный феномен и именно это делает влюблённых одинокими среди остальных людей, ибо они обитают в мире изначального, а значит - в мире, где присутствие важнее, чем движение, символ важнее, чем толкование, а тишина важнее, чем слово.

Робость, свойственная любви, есть робость всякого начинания, всякой изначальности: влюблённые робеют перед необходимостью погружения из состояния изначальности в суету мира.

Преображение, испытываемое человеком в опыте любви, обусловлено тем, что первофеномен ставит его перед новым началом. Силы, обретённые человеком в любви, черпаются им в той силе, что присуща ей как первофеномену.

Лица влюблённых озарены внутренним светом - это сквозь них просвечивает прообраз любви. Оттого лица их становятся ещё прекраснее. Они словно парят над этим прообразом.

Свойственная влюблённым таинственность обусловлена близостью прообраза.

Чем больше в любви от первофеномена, тем она прочнее.

Пожалуй, влюбленные не лишены беспокойства: это беспокойство прообраза , испуганного перспективой своего воплощения в явленности; обретшего внешние очертания и ставшего явленным, его начинает бросать в дрожь от этого.

И всё же прообраз тоскует по явленности, по воплощению, и ни какой другой первофеномен не отважится зайти так далеко во внешний мир, как любовь; ни в какой другой явленности, ни в какой другой действительности первичный феномен не зрим так отчётливо, как в любви; нигде больше прообраз и явленность не стоят так близко друг к другу, как в любви.

Как мы уже говорили, в любви больше тишины, чем слова. По своей полноте тишина любви сравнима с тишиной смерти! Любовь и смерть взаимосвязаны. Всякая мысль и всякий поступок в любви уже изначально ведёт к смерти. Но чудо любви заключено в том, что в том месте, где возможна смерть, возникает возлюбленный.

В любви больше тишины, чем слова, и:

Несравнимо проще любить, когда любимый безмолвен, нежели когда он говорит. Подбор верных слов весьма пагубен для сердечных порывов. И если кто-то при жизни теряет любовь, то потеря эта становится велика (при условии, что он знает истинную цену любви). (Хамон, процитированный по "Мистицизму и поэзии" Бремона)

Таким образом, любить куда проще, храня молчание. Любить молча проще потому, что в тишине любовь способна достичь самые дальние дали. Однако тишина сопряжена и с опасностью, ибо это пространство, раскинувшееся до самых отдалённых уголков, никому не подвластно - и в нём может оказаться даже то, что к любви отношения не имеет.

Лишь слово делает любовь определённой и отчётливой, лишь оно даёт ей то, что принадлежит только ей одной. Лишь в слове любовь обретает конкретность, лишь в слове она находит опору в истине - в нём и только в нём она становится человеческой любовью.

Любовь - это всего лишь ручеёк, оставивший своё каменистое ложе, превращаясь сначала в поток, а затем и в реку, меняя при этом с каждой новой волной свой нрав и вид, и, наконец, вытекающий в безмерный океан, исполненный, для несовершенных умов, монотонности, но на берегах которого широкие души растворяются в бесконечном созерцании. (Бальзак)

Лицо человека - последний рубеж между тишиной и словом. Это стена, из которой сочится словесный источник.

Тишина как будто неотъемлема от человеческого лица. На нём имеются не только глаза, рот и лоб, но также и тишина. Пребывая в основании всякой его части, она расположилась на нём повсеместно.

Щёки - это грани, укрывающие слово со всех сторон. Однако резко выдающаяся наружу линия носа указывает на то, что то, что удерживается взаперти по обе их стороны, ищет себе дорогу вовне.

Не наружу стекает тишина по покатому своду лба, но подобно каплям росы собирается внутри.

Глаза: из их обеих глазниц струится свет - заменяющий собою слово и озаряющий сгусток тишины на лице человека. Будь иначе, тишина была бы мрачной.

Уста: словно не они говорят сами по себе, но притаившаяся за ними тишина понуждает их говорить за себя. И тишина эта так полна, что лицо человеческое, наверное, взмыло бы ввысь, не будь сл о ва, которое могло бы снять её напряжение. Тишина точно нашёптывает устам слов а ; тишина вслушивается в слова, изрекаемые устами.

В тишине очертания уст напоминают сложенные крылья бабочки; но вот уста роняют слово - крылья раскрываются и бабочка упархивает прочь.

Незаметно, без излишнего драматизма совершается незаурядное: на лице человеческом из тишины рождается слово. Лицо сохраняет спокойствие, все движения его спокойны, ибо нет ничего важнее этого величайшего и протекающего в покое события - возникновения слова из недр тишины. Свершающееся преисполнено загадочности: рождённое слово не только не умаляет тишину, её породившую, но, напротив, сгущает её и оттого само же прибавляет в собственном весе.

Так глубока была когда-то ночь тишины на лице человеческом: все события, перед ним разыгрывавшиеся, бесследно растворялись в ней. Мир оставался нетронутым и нерастраченным.

Не овладей человек словом, то так и быть бы ему образом, символом, - как животному, которое как раз таково, каковым оно выглядит: в обличье зверя заключена его сущность, и образ его - его слово. Не овладей человек словом, то так и остался бы вместе со всеми тварями не более, чем образом или символом. Земля была бы усеяна памятниками и весь сотворённый мир превратился бы в монумент, воздвигнутый Богом в свою же честь.

Но человек овладел словом, и тем возвысился над собственным обликом - отныне он господин его, ибо посредством слова решает сам соответствовать ли сущности, заданной его образом, его обличьем, или не соответствовать; слово освобождает его, позволяя возвыситься над образом, над собственной внешностью - оно помогает преодолеть ему собственный образ.