Макс Пикар - МИР ТИШИНЫ

На заводах тишину словно заливают в пустоты между стальных балок и таким образом превращают её в шум. Кажется, что могучие станки задались целью перемолоть всю тишину мира - более того, создаётся впечатление, что они уже почти завершили эту работу и теперь осталось лишь несколько последних оборотов. Фабричные станки стоят с триумфальным видом, словно после окончательного уничтожения тишины они уже задумывают новую кампанию по разрушению.

Остановленная машина заполняет собой пространство ещё более властно, чем работающая. Всё теперь принадлежит ей. В присутствии стали кажется, что сам воздух и спокойствие обрели твёрдость.

Покой, наступающий после того, как машина перестаёт работать, - это не тишина, но опустошённость. Поэтому с завершением рабочего дня в жизни рабочего воцаряется пустота. Опустошённость машины провожает его до дома. В этом суть его страданий, его истинной угнетённости. В то же время крестьянин, продолжает оставаться в тишине, в которой он трудился, и по завершению работы. Рабочий - нем, крестьянин - тих.

Раздаются речи о "мире рабочего класса" и "мире машин". Но машина, вгоняющая рабочего в свою механическую опустошённость, - это не мир, но окончание его, и приближение конца мира вызывает в человеке не радость, но только тоску и отчаяние. Поэтому для него машина никогда не станет источником радости.

Машина не способна спасти человека, потому что она извлекает его из сферы времени, являющегося мигом вечности. Постоянно работающая машина создаёт механическую продолжительность времени, но в нём нет автономного мгновения, нет "атомов вечности". Такая механическая продолжительность вообще не связана со временем: она заполняет пространство, а не время. Время словно застыло и превратилось в пространство.

Таким образом человек отлучён от времени. Поэтому ему так одиноко наедине с машиной, которая превращает его в замурованное в пространстве существо. И кажется, что не время, но только пространство совершает движение совместно с оборотами машины. Так человек, ведомый машиной, оказался в пространстве, лишённом времени - словно в бесконечном туннеле, в недра которого он теперь погружается всё глубже и глубже.

В машинном мире уже не суждено появиться на свет слову поэта, ибо поэтическое слово исходит из тишины, а не из шума. Вся сегодняшняя механическая поэзия словно отлита из металла на заводском конвейере.

И единственный бог, возможный в этом машинном мире - это бог, произведённый всё той же машиной: в прямом смысле слова deus ex machina.

В этом мире шума для человека возможность важнее действительности. Возможности же лишены прочной опоры и чёткой формы - они перетекают из одной неопределённости в другую. Им нет ни конца, ни края. Они преисполнены двусмысленности и напоминают рассеянное жужжание. Как неразлучны слово и подлинная действительность, так же неразлучны и шум с возможностью.

Мир шума это к тому же ещё и мир эксперимента. И этот эксперимент по своей природе никогда не завершён и чётко не обозначен. Он протекает не в силу определённого акта, независимого от других актов. Сам же по себе он является не самодостаточным феноменом, а всего лишь продолжением череды других экспериментов, их разновидностью, подобно тому, как один вербальный шум это всего лишь продолжение других шумов. Поэтому эксперименты никогда не прекращаются - они продолжаются автоматически. И так человек превращается в лаборанта, которому позволено записывать лишь то, что позволят ему.

Сегодня вещи связаны друг с другом посредством причинно-следственной связи так, что вещи выступают лишь в роли сырья для неё - и это тоже неотъемлемый атрибут вербального шума.

Не стоит воспринимать это как акт насилия со стороны причинно-следственной связи. Связь такая необходима, она элемент структуры человека. Да и сами вещи готовы взаимодействовать друг с другом согласно законам каузальности. Однако такая связь не должна быть автономной, не должна существовать лишь ради одной себя, но ради вещей и ради самого человека.

Психоанализ, глубинная психология и большая часть других психологических учений анализируют явления, опираясь на бесконечное множество их толкований. Феномен заваливают его объяснениями и в итоге он растворяется в них. Подобно тому как слово разваливается на куски во всеобщем словесном гуле, так и феномен или факт разваливается на куски в процессе объяснения. Подобно тому, как больше нет точно определённых слов, но есть лишь разрозненный словесный гул, так нет больше и очевидных фактов и феноменов, но только разрозненные толкования фактов и феноменов.

Сегодня существует нечто вроде механизма толкования, который работает автоматически, затягивая феномены в свою деятельность. Всё как будто уже заранее истолковано - ещё даже до того, как явился сам феномен. И уже не толкования подыскиваются для разъяснения феномена, но сам феномен становится сырьём для уже готового толкования.

Психоаналитические толкования и толкования глубинной психологии полностью выхолащивают феномены. К примеру, феномены отца, матери и сына сводятся на нет толкованием, приготовленным для них психоанализом: Эдип убил отца и стал мужем своей матери. Два этих чудовищных преступления смешиваются психоанализом вместе с феноменами отца, матери и сына и низводятся до уровня всего лишь привеска к эротическому комплексу. Там, где Софокл впервые выводит на свет омраченный убийством феномен отцовства, очевидна суть: убили отца - отца! Конечно, инцестуозная связь, в которую вступили мать с сыном, разрушает образ матери - но только в непосредственный миг самой этой связи. Однако он возрождается снова в момент сыновнего искупления. И этот образ становится отражением изначального феномена материнства. Не Эдип, но сама судьба выколола себе глаза, лишь бы не видеть, как на краю страдания (а не на краю толкования) погибают и вновь воскресают отец, мать и сын.

После этой трагедии изначальные феномены материнства и отцовства стоят ещё прочнее на своих позициях. Кажется, после неё земля становится ещё лучшей опорой. Кажется, земля впервые обрела для себя эти изначальные феномены. - Но психоанализ отбирает их у земли и развеивает по миру.

Современная экзистенциальная философия пытается вырваться из механизма вербального шума и вещей.

Человек бросает себя в ничто. Ему предпочтительнее оказаться в небытии, чем просто быть шестерёнкой в механизме слов и вещей. Кажется, что в таком броске механизм заклинивает, и человек, рухнувший в ничто, оказывается перед лицом нового начала.

Но человек перед лицом этого нового начала не существует. В небытии его нет: он растворился в нём. Нет больше человека, который мог бы приблизиться к основным категориям экзистенциальной философии: ужасу, заботе, смерти. Есть лишь пустота, в которой растворились человек с его заботой, ужасом и смертью - они погрузились во всепоглощающее ничто. Человек оказался в пустоши. И он сам эта пустошь, в которой отзвуки шумного мира слышны ещё громче, чем прежде.