Вальтер Беньямин - Улица с односторонним движением

IV. Критик должен говорить на языке артистов. Ведь понятия cénacle [18]суть лозунги. И только в лозунгах раздается боевой клич.

V. «Объективность» всегда нужно приносить в жертву партийному духу, если того стоит дело, ради которого сражаются.

VI. Критика – дело морали. Если Гёте недооценивал Гёльдерлина и Клейста, а также Бетховена и Жан-Поля, это касается не того, как он понимал искусство, а его моральности.

VII. Высшая инстанция для критика – его коллеги. А не публика и тем более не потомки.

VIII. Потомки или забывают, или прославляют. Только критик вершит суд перед лицом автора.

IX. Полемическая критика – это уничтожение книги с помощью нескольких фраз из нее. Чем меньше ее изучаешь, тем лучше. Только тот, кто способен уничтожать, может критиковать.

X. Настоящая полемика принимается за книгу с такой же нежностью, с какой каннибал – за младенца.

XI. Восхищение искусством критику чуждо. Произведение искусства в его руках – это холодное оружие в борьбе умов.

XII. Искусство критика in nuce [19]: чеканить заголовки, не выдавая идей. Заголовки ущербной критики разбазаривают мысль, отдавая дань моде.

XIII. Публика всегда должна знать, что она неправа, но всегда чувствовать, что критик – ее представитель.

I. Книги и девок можно брать с собой в постель.

II. Книги и девки искривляют время. Они владеют ночью, словно днем, и днем, словно ночью.

III. По книгам и девкам не скажешь, что им дороги мгновения. Но только ближе узнав их, замечаешь, как они спешат. Когда мы погружаемся в них, они считают минуты.

IV. Книги и девок с давних пор связывает несчастная любовь друг к другу.

V. Книги и девки – у каждой свой сорт мужчин, которые живут за их счет и достают их. У книг – критики.

VI. Книги и девки в публичных домах – для студентов.

VII. Книги и девки – редко тот, кто ими владел, видит их конец. Они обычно исчезают, прежде чем пройти.

VIII. Книги и девки – их словоохотливость и вранье под стать тому, во что они превратились. На самом деле часто они и сами этого не замечают. Годами можешь заниматься всем «по любви», и однажды стоишь как тело с хорошей комплекцией на панели, над которой раньше просто парила «из любопытства».

IX. Книги и девки любят поворачиваться спинкой, выставляя себя.

X. Книги и девки в обилии плодят молодняк.

XI. Книги и девки – «В старости святоша, в юности шлюха». Много ли книг, по которым сегодня должна учиться молодежь, не пользовалось до этого дурной славой?

XII. Книги и девки выносят сор из избы.

XIII. Книги и девки – примечания у одних, что у других торчащие из чулка купюры.

Я приехал в Ригу, чтобы навестить подругу [22]. Ее дом, город, язык были мне незнакомы. Меня никто не ждал, я ни с кем не был знаком. Два часа бродил в одиночестве по улицам. Такими я их больше никогда не видел. Изо всех дверей вырывалось пламя, каждый камень высекал искры, и каждый трамвай казался пожарной машиной. Ведь она могла выйти за дверь, появиться из-за угла или сидеть в трамвае. Но из нас двоих первым увидеть другого должен был я, любой ценой. Ведь если бы она заложила фитиль, бросив на меня взгляд, – я бы взлетел на воздух, словно склад с боеприпасами.

Чрезвычайно запутанный квартал, сеть улиц, которую я годами избегал, вдруг разом предстал передо мной в совершенно ясном свете, когда однажды туда переехал любимый человек. Это было так, будто в его окне поставили прожектор, рассекающий окрестность пучками света.

Трактат – это арабская форма. Его внешность не выделяется и не бросается в глаза, как фасад арабских построек, устроение которых становится заметно лишь во дворе. Так и упорядоченное строение трактата, неразличимое извне, открывается лишь изнутри. Если он состоит из глав, то они обозначены не словами, а цифрами. Поверхность размышлений в нем не оживляется иллюстрациями, она, скорее, покрыта сплетениями орнамента, который обвивает ее целиком, не прерываясь. В орнаментальной плотности такого изложения различие между тематическими рассуждениями и экскурсами стирается.

КАРТА ФАРУС. [23]– Я знаю одну задумчивую особу. Там, где я привычно обнаруживаю имена своих поставщиков, место хранения документов, адреса моих друзей и знакомых, час свидания, у нее поселяются политические термины, партийные девизы, исповедальные формулы и приказы. Она живет в городе лозунгов и обитает в квартале верных клятве и побратавшихся вокабул, где каждый переулочек исповедует свой цвет, а на каждое слово эхом отзывается боевой клич.

НАБОР ЖЕЛАНИЙ. [24]– «И тростник творит добро – с ним весь мир прелестней. – Ты, тростник, мое перо, – Подари нас песней!» [25]– этот текст идет вслед за «Блаженным томлением», словно жемчужина, выпавшая из открытой раковины.

КАРМАННЫЙ КАЛЕНДАРЬ. – Мало что так характерно для северянина, как то, что, полюбив, он должен прежде всего и любой ценой побыть наедине с собой, самому вначале осмыслить свое чувство, насладиться им, а уж потом идти к женщине и открыться ей.

ПРЕСС-ПАПЬЕ. – Площадь согласия: обелиск. То, что было там захоронено четыре тысячи лет назад, стоит теперь в центре величайшей из всех площадей. Если бы это ему предрекли – какой был бы триумф для фараона! В центре первого царства западной культуры будет стоять памятник его господства. Но как в действительности выглядит эта слава? Никто из десятков тысяч, проходящих мимо, не останавливается; никто из тех десятков тысяч, кто останавливается, не может прочесть надпись. Вот так всякая слава выполняет обещанное, и ни один оракул не сравнится с нею в лукавстве. Ибо бессмертный подобен этому обелиску – он управляет духовным движением, окруженный его шумом, и никому нет пользы от захороненной в нем надписи.

Неподражаемый язык черепа: абсолютную невыразительность – черную пустоту глазниц – он объединяет с самым диким выражением – оскалившимися рядами зубов.

Тому, кто ощущает себя брошенным, чтение приносит страдания: страница, которую он хочет перевернуть, уже разрезана, так что даже ей он больше не нужен.

Дары должны поражать – чтобы тот, кому их преподносят, содрогнулся.

Когда один почтенный, блестяще образованный и элегантный друг переслал мне свою новую книгу, я с удивлением обнаружил, что, намереваясь ее раскрыть, поправил галстук.

Кто следит за манерами, но не приемлет лжи, тот похож на человека, который хоть и одевается модно, но при этом гол как сокол.