Сборник статей - Русское богословие в европейском контексте. С. Н. Булгаков и западная религиозно-философская мысль

Призыв Христа к смирению был для него призывом не к пассивности и молчаливому подчинению, а к деятельности и, если нужно, даже к революции: «Революция, т. е. известные политические действия, сама по себе еще не предрешает вопроса о том духе и идеалах, которые ее вдохновляют. Выступление Дмитрия Донского по благословению преподобного Сергия против татар есть действие революционное в политическом смысле, как восстание против законного правительства, но в то же время, думается мне, оно было в душах участников актом христианского подвижничества, неразрывно связанного с подвигом смирения» [640].

Таким образом, Булгаков хотел показать, что христианство связано не с определенной политической позицией, а с активным соработничеством человека с Богом в богочеловеческом процессе в данный исторический момент.

«Ибо и Бог хочет в сынах своих иметь не пасынков, не рабов и не манекенов. Ему нужна не наша пассивность и лень, а наша активность, свобода и мощь» [641].

Если предположить, что человек и для Бердяева, и для Булгакова есть революционный образ и подобие Божие, то можно увидеть уже здесь интересное различие между двумя философами: для Бердяева положительное понятие революции развивается в отрицательное последствие свободы человека. По Булгакову же, революция всегда является сознательным моментом кризиса, где пока еще не решено, добрые или злые будут последствия. Это тонкое различие может послужить иллюстрацией того, что немецкий знаток Бердяева, Вольфганг Дитрих, сказал о разнице между Бердяевым и Булгаковым: Бердяев развивает трагически-пессимистический проект в идее свободы, Булгаков же – оптимистическую систему в идее Софии [642].

Важным для обоих мыслителей было новое видение христианства: христианство для них не было устаревшей религией, покрытой пылью, или, как у толстовцев, чистым нравственным учением и суровым аскетизмом, а чем-то гораздо большим: они были искренне увлечены богатством, красотой и радостью христианского мировоззрения. Именно в полемике с односторонностью толстовского учения они подчеркивали светлую сторону христианского вероучения. Бердяев, например, так говорил о богатстве христианского аскетизма:

«Христианский аскетизм всегда имеет в виду бесконечно богатый мистический мир, высшую ступень бытия. В моральном же аскетизме Толстого нет ничего мистического, нет богатств иных миров. Как отличается аскетизм бедняжки Божьего св. Франциска от толстовского опрощения. Францисканство полно красоты, и нет в нем ничего похожего на толстовский морализм. От св. Франциска родилась красота раннего Возрождения. Бедность была для него Прекрасной Дамой. У Толстого же не было Прекрасной Дамы. Он проповедовал обеднение жизни на земле. Ему чужда идея мессианского пира, которая мистически воодушевляет христианскую аскетику» [643].

Но и здесь видна разница между Бердяевым и Булгаковым. Если Бердяев говорит прежде всего о христианском богатстве иных миров, то Булгаков говорит также и о здешнем мире:

«И потому с новой силой мироутверждения, которую потеряло язычество, несмотря на свое миробожие, христианство привязывает к миру, научает любить жизнь, самую теплоту жизни. И замечательно, что и в евангельской истории чередуются оба этих мотива: мироотреченности и мирорадования, я готов сказать – жизнерадостности. Брак в Кане Галилейской, “исцеление и благотворение” всех приходящих, эта жалость к человеческому горю, к скорби отцов и матерей, сестер и братьев, и этот обед или ужин запросто у какого-нибудь бытовика, мытаря или фарисея, и это радование на цветы полей или на детское личико – о, сколько всего этого в Евангелии, что так мало мирится с суровой мироотреченностью. Свет и тени положены в Евангелии рядом и так же резко, как кладет их южное солнце, под которым оно проповедалось» [644].

Аскетизм для Булгакова не только средство познания самого себя, Бога и образа и подобия Божия в себе, но и духовный фактор развития культуры, общества и мира. Цель аскетизма в том, чтобы «ощутить свою свободу от железной необходимости или естественных законов и в этой свободе познать Бога» [645], и так как христианство – учение о спасении этого мира, оно делает человека ответственным и перед своим историческим делом [646].

В этом смысле образ человека у Булгакова оказывается даже более активным, творческим и революционным, нежели у Бердяева, который хотел быть более революционным, чем современные ему революционеры.

Таким образом, о различии между антропологиями Булгакова и Бердяева можно сказать, что оно заключается главным образом в обосновании и в последствиях понимания человека как образа и подобия Божия.

Для сопоставления антропологий Булгакова и Бердяева на основании нескольких текстов первой половины их творчества можно выделить следующие четыре категориальные структуры:

1) Человек и личность: Человек – образ и подобие Божие. Каждая личность единственна, наделена особыми качествами и талантами, но все равноценны перед Богом. Здесь Булгаков и Бердяев различаются в определении свободы, зла, в понимании смысла страдания и возможностей разума.

2) Человек и другие: Основанием человеческих отношений должен быть христианский завет любви к Богу и к ближнему, как к самому себе. Общество должно быть организовано согласно нравственному праву и долгу. Иерархия оправдана в отношении индивидуальных талантов и призвания людей. Общественный идеал у Булгакова воплощается в церкви. У Бердяева любые социальные учреждения всегда имеют принудительный и потому отрицательный характер. У обоих понимание власти очень различается.

3) Человек в мире: Человек призван к творчеству в мире. У Бердяева смысл истории относится к каждой отдельной личности и ее совершенствованию. Он остается на довольно отвлеченном уровне. У Булгакова каждый человек есть необходимая часть богочеловеческого процесса. Он все силы должен вложить в то, чтобы достоинство каждой личности как образа и подобия Божия было обеспечено в любой политической и общественной системе.

4) Человек не от мира сего : Перспективы человека не ограничены земной жизнью. Он находит утверждение своей личности в вечности и живет между двумя мирами. Значение религии и христианства у Булгакова и Бердяева различно. По Бердяеву, христианство есть прежде всего утверждение и оправдание личности в личности Христа. Однако его цель универсальное бытие, что является противоречием. По Булгакову, христианство есть не только религия личного спасения, но и истинное общение между людьми и историческая сила в богочеловеческом процессе. Если у Бердяева человек решается следовать за Христом и осознает самого себя, свою личность через Него, то у Булгакова именно Христос освобождает человека и открывает в нем существо духовно свободное.