Сборник статей - Русское богословие в европейском контексте. С. Н. Булгаков и западная религиозно-философская мысль

Сформулированные Булгаковым герменевтические принципы, безусловно, не представляют собой исчерпывающую картину его собственного подхода и подхода Православной церкви к пониманию Библии. И все же именно эти принципы лежат в основе православной герменевтики, и, поскольку они формируют ее базу, всякий желающий постичь подход восточного православия к изучению Библии, должен ясно усвоить их.

С. Булгаков, предвосхищая шпенглеровскую концепцию культурного «заката Европы», в своем труде «Догматическое обоснование культуры» исходит из того, что противоречие между культурой и цивилизацией коренится прежде всего в человеческом сознании. В результате грехопадения самосознание человека оказалось трагически расколотым. Само Бытие дало трещину, родилось противоборство Духа и Плоти, пронизавшее все историческое развитие человечества.

Два полюса человеческой жизни, по Булгакову, противостоят друг другу в борьбе за душу мира и судьбу человека. Они существуют совместно, но проявляются в разных гранях человеческого сознания. Один – это Вавилонская башня «мещанской» цивилизации, другой – это религиозно обоснованная творческая культура, имеющая трансцендентные задачи – одухотворение и преображение Вселенной.

Цивилизация – приспособление к условиям природной жизни. Культура – это отношение человека к миру и самому себе, когда человек налагает на творчество печать своего Духа. Культура и цивилизация не имеют четкого разграничения. Булгаков пишет: «Нет абсолютной культуры и абсолютной цивилизации, потому что человек не может быть ни до конца рабом, ни до конца творцом» [684]. Прообраз раскола самосознания – конфликт между Каином и Авелем. Это один из первых примеров вечного противоборства свободы духа и необходимости успеха, духа и плоти, добра и зла, терпимости и насилия, мира и войны, чистоты и порочности, закона и благодати, Бога и Дьявола.

На первом пути человек уподобляется средству, технике, он – лишь винт государственной машины. Такого человека можно назвать tehnoantropos. Это – «путь рабства миру, путь Каина и каинитов, ковачей и изобретателей орудий» [685]. Человек – homo faber, изготовляющий орудия и подменяющий цели жизни средствами их достижения. Н. А. Бердяев отмечал в этом парадокс истории, так как технические средства подменяют смысл творчества и культуры, но само происхождение культуры неизбежно связано с изобретением орудий, то есть первой техники. Но переоцененные средства извлечения полезности для удобств цивилизации неизбежно превращают «человека-творящего» в «человека-убивающего»: природу, мир, красоту, гармонию, дух. Человек сильной руки и плоти вытесняет человека сильного духа и творчества. Таков «модернизированный человек» – хищник (по Шпенглеру – Raubter), который творит культуру, но в то же время выковывает цепи цивилизованного варварства. Об этом же пишет Г. П.Федотов: «Голая, бездушная мощь – это самое последовательное выражение каиновой, проклятой Богом цивилизации» [686].

Второй путь – это «путь культуры, путь народа Божия, творящего мир по боговдохновению» [687]. Это потомки Авеля, вечно гонимые и притесняемые. Это подвижники духа, святые и мученики Церкви Христовой.

Творцами и хранителями культуры и ценностей эпохи считались русские интеллигенты. Но в статье «Религия человекобожия у русской интеллигенции» Булгаков пишет: «Ни в одной стране в Европе интеллигенция не знает такого повального массового индифферентизма к религии, как наша [688]. Господствующая вера русской интеллигенции – это «рационалистический атеизм», слепая вера в научность, без веры в божественное, трансцендентное. Философия же имеет корни в религии, в познании трансцендентного, являющемся всеобщей необходимостью для всякой твари, заложенной в ее душу Богом.

«Наше русское неверие обычно остается на уровне слепой догматической веры», – писал Булгаков. Многие с легкостью становятся атеистами, по словам Достоевского, «как бы… никак не замечая, что уверовали в нуль. происходит это из боли духовной, из жажды духовной, из тоски по высшему идеалу, по крепкому берегу». Это психология экзальтированных людей, ждущих осуществления Царствия Божьего на Земле, Нового Иерусалима и расчищающих для него дорогу, не останавливаясь ни перед чем. Состояние умов в России отражает, по словам Булгакова, «драму Богоборчества и Бого-отступления, составляющую нерв новой истории: перед ними бледнеют и отступают на задний план все великие политические и социальные интересы, вздымающие волны и рябь на груди исторического моря» [689].

По мнению Булгакова, эта духовная борьба составляет основную тему и содержание новой истории: «Наша историческая эпоха не имеет себе подобной в истории. не было еще такого сознательного и непримиримого стремления свести человека на землю и опустошить небо. Если бы нужно было выразить духовную сущность нашей эпохи в художественном образе, в картине или в трагической мистерии, то эту картину или мистерию следовало бы назвать «Похороны Бога, или Самоубийство человечества» [690].

В этих образах Булгаков показывает, на что покушается человечество и какую судьбу оно себе готовит. «Почему же похороны Бога превращаются в похороны самих похоронщиков?» – спрашивает Булгаков – и сам же отвечает: «Потому что, хороня Бога в своем сознании, они вынуждаются хоронить и божественное в своей душе, а Божественное есть действительная, реальная природа человеческой души. Можно думать о себе как угодно, считать себя человековидной обезьяной, рефлексом экономических отношений, автоматической машиной, куском материи». но он (человек) не перестает быть тем, кем его создал Творец, «наделив его запросами и свойствами высшей духовной природы» [691].

«Но в душе такого человечества, потерявшего Бога, должна быть зияющая рана и страшная пустота, ибо оно «не может заглушить в себе голоса вечности, жажды абсолютного содержания жизни» [692], истинного источника духовного исцеления. Поиски такого источника в «умственных завоеваниях» или в религии «человекобожества» – попытки построить дом на зыбкой почве.

Булгаков спрашивает: «Добилось ли человечество гармонии и счастья, покоя и радости? И отвечает: «Напротив, оно приобрело морщины напряженной тревоги, мучительной тоски. страха смерти, которые легли на его челе». Булгаков сравнивал свое время с эпохой упадка Римской империи, которая была насыщена неверием и пессимизмом. «Теперь снова сумерки надвигаются над человечеством, уходящим в удушливое подземелье, и изнемогающим там от ига жизни» [693].

Пессимизм можно победить только верой. Безверие ведет к крушению человека. «Ему дана только борьба, крест, и когда он землю проклятия, которая так глубоко пропитана потом и кровью, превращает для себя в удобную постель и покойную подушку, забывая о всех противоречиях своего бытия, он опускается и пошлеет» [694]. Эта «духовная анемия» в России приобрела характер хронической болезни. «Россия не знала еще христианской интеллигенции, которая пыл своей души вложив в христианский подвиг деятельной любви, победила бы ту тяжелую атмосферу вражды и человеконенавистничества, в которой мы задыхаемся, и в которой ничего, кроме разрушения, не может спориться» [695].