Антонио Менегетти - Мир образов

Отличить реальный сон от фальшивого можно двумя способами:

а) путем тщательного рационального анализа субъекта (этот анализ может занять более пяти-восьми месяцев);

б) посредством семантического поля.

Второй способ дает возможность мгновенно распознать природу сновидения, так как при передаче реального сна или фантазии субъект излучает эмоциональные волны и особые энергетические переменные [14]. Если к объяснению сновидения подключается семантическое поле, то на психотерапевта обрушивается поток особых информационных сигналов, поэтому он должен внимательно следить не только за вербальной формализацией, но и за эмоциональными изменениями, происходящими в его организме. Таким образом, именно наличие или отсутствие семантической информации свидетельствует о реальности или фальшивости сновидения, то есть об актуальности данной ситуации для субъекта.

Без учета семантического поля точный анализ невозможен. Используя данный критерий, мы получаем информацию двух видов – энергетическую и формальную. При проведении анализа сновидения одновременно используются символика вербализованного (то есть то, что пациент говорит, те образы, которые он использует, те воспоминания, к которым он обращается) и информация – энергия и ее формализация, присутствующая в эмоциональном внутреннем мире психотерапевта. Разумеется, психотерапевт должен всегда быть точным, то есть владеть естественностью собственной природы. Именно от психотерапевта зависит точность или ошибочность анализа.

Если у онтопсихолога возникают малейшие сомнения при определении семантики («Действие, которое я воспринимаю, мое, оно синхронно моему комплексу, или я действительно являюсь эффектом сети, констеллирующей силы его семантики?»), то ему следует обратиться за помощью к теории – пособию по имагогике «Мир образов».

Критерий причинности – что.

Функциональный критерий – для кого.

Семантический критерий – это конкретная реальность или же меметика, то есть образ, за которым не стоит действие оригинала?

Комплекс Эдипа, или эдипова психология, в действительности создает референтную направленность, предопределяющую зависимое положение субъекта, которое приводит к патологии или по крайней мере требует отцеубийства ради становления.

Жизнь по своей природе допускает и предусматривает устранение низшего как средство вложения высшего, точно так же, как допускает и предусматривает зависимость для всех индивидуации, находящейся в процессе становления. Если моя зависимость больше способствует моему развитию, нежели внешняя самостоятельность, то в целях увеличения собственной внутренней самостоятельности и роста я могу и должен пойти на отношения, в которых оказываюсь низшим полюсом. В то же время я должен решительно разорвать подобные отношения, если они приводят к моей фиксации или способствуют моему развитию в отчуждении от самого себя. Все индивидуации задуманы жизнью во взаимозависимости: на первой стадии это выражается как эгоизм роста, а на второй – как генитальное отцовство, то есть порождение и выращивание другого субъекта, который должен идти по пути самостановления. Такое отцовство соответствует интенциональности жизни, но горе тому инфантильному взрослому, который награждает себя этим званием, не достигнув всесторонней зрелости собственного организмического: он будет несчастлив в собственной жизни и сможет стать лишь паразитирующим над людьми придатком компьютера.

С точки зрения истинности человеческого Ин-се отец и, прежде всего, мать представляют собой блага метаболизации и посредников развития. Настоящая, то есть хорошая, мать – это взрослый человек, который следит за тем, чтобы ребенок был сыт, ухожен, защищен. Она с самого рождения является связующим звеном между ребенком и окружающим миром. Принимая необходимость автономной жизни будущего взрослого, она по инициативе «ребенка» или вследствие влияния окружения отходит в сторону и дает возможность заменить себя.

Несмотря на истинность восприятия его человеческим Ин-се, треугольник «отец – мать – ребенок» превратился уже в запрограммированную ячейку, которая ведет к возникновению компьютерной диалектики и ограничению развития. В слове «отец» и в слове «мать» Ин-се видит только рождение новой индивидуальной жизни, которая начнет свой путь в этом мире. Любовь к ним является отзвуком любви человеческого Ин-се к Ин-се жизни. К тому же материнство или отцовство являются одним из образов жизни, и каждый волен выбирать его для себя.

С первых наших самостоятельных шагов, как только законы общества предоставляют нам определенную физическую свободу, лишь собственное Ин-се становится подлинным отцом и матерью для исторического «Я». Действительно, ядро эдиповой психологии передается матерью, а отец выступает в роли ее диалектического сообщника. Мать, неспособная испытать собственную радость, надевает маску, чем заключает собственных детей в механическую ловушку. Она, невинная от природы, вынуждена изгнать их из рая, оторвать от Ин-се по вине змея-искусителя, то есть фаллической цепи, симбиоти-зировавшейся с организмом. Дочь отдается во власть психического пениса матери в ненависти к отцу-мужчине, который в подобной ситуации выступает лишь как стимул, усиливающий подкрепляющий механический захват. Сын желает обладать матерью, чему препятствует присутствие отца (стимул усиления). Змей предшествует существованию отца, матери, а значит, и сына. Змей-компьютер лежит у истоков зарождения любой формы эдиповой психологии.

Мать становится лишь первой жертвой в этой ужасной игре: выбор пал на нее, поскольку она представляет собой наиболее жизнетворное опосредование жизни.

Если в своих ранних онтопсихологических исследованиях я и считал необходимым обвинить мать, то только потому, что она является инструментом, который вносит матрицу или устанавливает оперативный терминал монитора отклонения. Кроме того, это та маска, которую предпочитает использовать чужеродный механизм. Именно матери человек обязан своей раздвоенностью, возникающей в нем с самого начала его земной истории, что вынуждает его к навязчивому повторению импринтинга [15].

На самом деле мать, настоящая женщина и дочь, является самой гармоничной благодатью человечества. Дабы удостовериться в этом и суметь насладиться ею согласно земному потенциалу, следует, прежде всего, научиться отличать ее от механизма и ментального обладания, свойственного «старухе». Это нелегко, особенно если женщина считает себя умственно и психически выше мужчины.

В клинической практике исследования психической феноменологии именно личность матери становится центральной фигурой в семье, попеременно сталкивая друг с другом детей и отца (нередко причиной ненависти отца к жене и дочери становится то, что они «сговорились между собой», либо же отец не любит дочь, боясь оказаться «свиньей» в глазах собственной жены). Если вы хотите понять, о чем я говорю, вам нужно лишь вспомнить о тех детях, которые живут с матерями-вдовами или матерями-одиночками, когда мать, которой не хватает чего-то конкретного, использует трансцендентные ссылки «Сверх-Я», то есть заменяет недостающее звено механизмом. В таких случаях в материнской фрустрации психология обвиняет девиации сына. Когда же в семье есть отец, этот «ужасный эгоист», тогда считается, что фрустрация сына является причиной его агрессивности. Сын уверен, что мать принадлежит ему, но не может использовать ее. Отец же использует мать, так и не находя отклика в ее душе. Мать притворяется и с тем, и с другим, оказываясь в конечном итоге наиболее фрустрированной. Дочь, подражая матери, выставляет себя напоказ, внутренне оставаясь заблокированной.