Вик Тор - Как жить человеку на планете Земля?

Рационалист: В заключение повторю некоторые из выводов, сделанные по результатам анализа творчества Гадамера и Рикёра:

1. Предшественники стремились проникнуть в мир творца текста, преодолеть барьер, дистанцию, разделяющую их (предполагалась принципиально одинаковая устроенность духовно – душевного склада творца и интерпретатора). В их герменевтике это невозможно: перевоплощение в творца, реконструирование прежней эпохи, – ушли невозвратимо. Можно лишь отнести опыт автора к себе, к собственной ситуации (следствие обнаружения таких изменений субъективности, которые самим субъектом не контролируются). Смысл не воспроизводится, а производится вновь, что ведет к признанию плюральности интерпретаций.

2. Они противятся «упаковке» в систему, считая и доказывая, что нет и не может быть единственного метода, обеспечивающего распоряжение истиной: их понятия и категории подвижны, плавно перетекают друг в друга, построения намеренно не закончены. Герменевтика – это движение, а не застывшая система, – путь, а не застывший результат. Поэтому ответ на вопрос, что такое герменевтика, не может быть дан вне практики истолкования текстов.

3. Всякое понимание и истолкование имеет языковой характер. Даже тогда, когда мы обсуждаем внеязыковые феномены (немотствующего удивления, немой очарованности), – мы лишаемся дара слова в силу осознания нашей языковой несоразмерности тому, что открылось нашему взору, – у нас не хватает слов, мы ищем соответствующие выражения, – утрата дара речи есть тоже некий вид речи. Существует и предоформленность человеческой речи и полаганий реальными условиями жизни и деятельности: голод и любовь, труд и власть. Все это и требует герменевтической рефлексии. Это и есть причина, почему герменевтический аспект не может ограничиваться общением с текстами.

4. Язык есть всеобъемлющая предвосхищающая истолкованность мира, – прежде всякой философски нацеленной критической мысли мир всегда есть для нас уже мир, истолкованный в языке. Процесс образования понятий, начавшийся внутри этой языковой истолкованности, никогда не начинается с самого начала. Это всегда есть продолжение мышления на языке внутри уже осуществленного им истолкования мира. Любая мысль есть внутренний диалог души с самой собой. Тут нигде нет никакого начала с нуля. Это особенно ярко обнаруживается в истории проблем. Условие подлинности наличия философской проблемы сводится к неразрешимости проблемы. В связи с этим была предложена формулировка: подлинный смысл истории проблем состоит в заострении, утончении проблемного сознания, – в этом и заключается прогресс философии, – хотя разрабатываются и анализируются одни и те же проблемы. И не существует единой на все времена постановки проблемы, – каждый раз надо увидеть реальные вопросы в их конкретной постановке (каждый вопрос получает смысл от способа его мотивации, обоснования, от понятийной среды, в которой он реализуется).

5. Но существует и проблема отыскания языка (постоянная мука нехватки языка). Понятие науки всегда стремится выступать в языковом облике «термина» (ясно выраженного слова с отграниченным значением). Но в философии, к примеру, нет четко фиксированных терминов, нет другой удостоверенности кроме той, которая имеется в языке вообще. Такая удостоверенность заключается в выявлении скрытого истока философских слов – понятий и реализуется через изучение истории эволюции понятия. Язык самозабвенен, – когда я говорю, я его не замечаю (если я буду подвергать каждое слово рефлексии, я остановлю речь). Вся философия ходит по краю той опасности, что мысль увязнет в несоответствии своих языковых средств. Между чеканкой понятий и языковым словоупотреблением существуют в высшей степени переливчатые отношения. Фактически терминологических нововведений не придерживается часто даже тот, кто их вводит. Повседневные слова искусно перековываются в новые понятийные высказывания, – на свет выходит глубинная философия, залегающая в повседневном языке. Именно в неприятии догматизма, в том числе догматизма науки, ими видится глубоко скрытое и вместе с тем могучее философское основание нашего века.

6. Основу языка образует способность слов, вопреки определенности своих значений, быть неоднозначными и в этой гибкости проявляется «дерзость такого предприятия, как речь». Значимые моменты речи фиксируются только в самой речи, – причем они постоянно корректируют друг друга, выстраивая языковой контекст. Особенно отчетливо это доказывает понимание иноязычных текстов (переведенные книги обычно представляют настоящие чудовища, – набор слов и букв, из которых вынули дух). Уникальное свойство языка, утрачиваемое в переводе, состоит в том, что любое слово порождает определенное другое слово, одно – пробуждается другим, открывая путь речевому потоку. Речь – действие глубоко бессознательное, но выполняется существами сознающими. В языке заключена хранящая и оберегающая сила, препятствующая рефлективному схватыванию, укрывающая в бессознательном все, что в языке совершается.

Виктор: И все же, возвращаясь к анализу категории времени и чувственно воспринимаемой нами действительности, следует констатировать, что какие-то изменения некой «вещи в себе» происходят объективно, хотя мы и воспринимаем их субъективно, в соответствии с нашей специфической организацией в нашем человеческом мире (которая, кстати, также эволюционирует). При этом возможно, как уже отмечалось, что это лишь один из миров, проявленный для человека, один из многих возможных аспектов творения. В целом, следует сказать, что в наличных чувственных вещах невозможно найти гармонию, – она обнаруживается лишь в некой основе вещей, которую, может быть наиболее зримо и образно, обнаруживает как раз искусство. В гениальных произведениях его творцов, художник, через непосредственно воспринимаемое конечное чувственных вещей, входит в соприкосновение с бесконечным, через настоящее – с вечным. Именно в этом смысле немецкие классики 19 в. (Ф. Шеллинг, И. Кант, Г. Гегель) считают отображаемое пространство и время художественного мира всего лишь символичными по своему характеру. Это третий момент, который я хочу подчеркнуть при изложении данной темы, как главный.

Шеллинг:Это общие формы «облачения» бесконечного в конечное. Художник, словно повинуясь некоему инстинкту, включает в свое произведение помимо того, что явно входило в его замысел, некую бесконечность, в полноте своего раскрытия недоступную никакому конечному рассудку (бесконечность бессознательного).

Виктор: Г. Гегель предмет искусства вообще определяет, как «стремление изображать с разной степенью адекватности (в различных пространственных и временных формах) если не дух божий, то образ божий и божественное и духовное вообще». Развивая эти идеи, он выделяет (и отделяет) пространственные и временные художественные формы (видимо, не в абсолютном смысле, а по преимуществу акцентов выражения и рецепции). Пространственные объемные художественные формы (архитектура, скульптура) интерпретируются как характеристики преимущественно материального бытия вещей в этом мире (абсолютная идея актуализируется, по его мнению, таким образом, и в форме пространственного существования материи и в форме соответствующего чувствования человека). Временные формы (живопись, поэзия, музыка, – по его определению) – интерпретируются им в большей степени, как признак их духовного (субстанциально-энергетического) бытия, или бытия в мире идей. При этом, время, по Гегелю, является даже подлинным отрицанием пространственности, – во временном заключены как бы в снятом виде моменты становления (некая длительность). Абсолютный дух, отмечает он, существует единственно и только во времени (мир платоновских вечных идей, мир вечности христианского Бога-Творца вроде бы не рассматривается, – речь идет о неком абсолютном времени, или лучше сказать об абсолютной длительности). Материя же, трактуемая как некая проекция, объективация абсолютного духа, существует уже в пространстве нашего чувственного мира, (рождая идею времени как бы уже второго, низшего порядка). Таким образом, учитывается, что время, как уже отмечалось, – в какой-то степени и производная пространственных восприятий человека, – результат сравнения пространственных образов в памяти. Поэтому и предмет искусства вообще он определяет, вновь повторим, как стремление изображать с разной степенью адекватности (в различных пространственных и временных формах) если не дух божий (может быть как намек на вечность), то образ божий и божественное и духовное вообще.