Виктор Тростников - Россия земная и небесная. Самое длинное десятилетие

Он был одним из тех людей своего времени, которых можно перечесть на пальцах, которые видели Россию правильно, отметая все наносное и случайное. Это позволило ему внести заметный вклад в то, чтобы переход от дореволюционной России к послереволюционной не был тем полным разрывом, который декларировался большевиками, а содержал в себе максимально возможный при таких декларациях элемент преемственности. Произведенный в 1923 году в архиепископы и став наместником Сретенского монастыря в Москве, он сделался правой рукой патриарха Тихона и получил от него благословение на подвиг исповедничества – на участие в диспутах против наркома Луначарского и лжемитрополита «живой церкви» Введенского. Не теряя благодушия и чувства юмора, он играючи клал их на лопатки, убедительно доказывая безумство обновленчества и его обреченность на провал. К голосу жившей в нем светлой, мудрой и красивой, как он сам, прежней России прислушивались не только тысячи присутствовавших в зале, но и сидевшее в президиуме советское начальство. Это в конечном счете сыграло решающую роль в том, что власть отвернулась от живоцерковников и вступила в переговоры с православной Церковью, которая вернула себе многие храмы, захваченные раскольниками. Конечно, последние видели во владыке Иларионе своего главного врага, и по их интригам он попал и на Соловки, и в Ярославскую тюрьму, и в 1929 году, 28 декабря, умер в тюремной больнице Ленинграда от сыпного тифа. Великому архипастырю было всего 43 года…

Прошло много лет, начался новый отрезок нашей истории – перестройка, отмена социализма, возрождение веры и Церкви. И давно умерший владыка Иларион снова напомнил о себе, вмешавшись в нашу духовную жизнь самым неожиданным образом. Об этом чуде рассказывает его преемник, наместник возобновленного в 1994 году Сретенского монастыря архимандрит Тихон (Шевкунов).

«Многие из наших прихожан помнят Любовь Тимофеевну Чередову, последнюю духовную дочь священномученика Илариона (Троицкого). Ей было уже больше ста лет, но она с полной убежденностью говорила, что не умрет, пока не будет прославлен в лике святых владыка Иларион. Настал момент, когда был поднят вопрос о его канонизации. Любовь Тимофеевна была в это время уже тяжело больна. Она не вставала, и врачи поражались, что она еще жива. И вот, поехав в последний раз ее причащать, я принес ей радостную весть: решение о канонизации священномученика Илариона принято Синодом. После причастия мы прочитали несколько молитв и в том числе “Ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко”. Через три дня она отошла к Господу».

Таким образом, святитель Иларион связал не два, а целых три периода нашей истории, показывая маловерам, что никто не может остановить ее промыслительное движение. В частности, преемственность духовной жизни Сретенской обители явным образом выразилась в соединении прежнего ее наместника, уже святого, с нынешним их общей духовной дочерью, которой Бог не дал умереть, пока она не выполнила свое предназначение.

История карьеры Фрейда поразительно похожа на легенду о докторе Фаусте – не в том поэтизированном варианте, какой предложил Гете, а в изначальном фольклорном изложении, которое, конечно, гораздо ближе к истине. Фауст был вовсе не профессором, а студентом, притом весьма нерадивым, частенько сбегавшим с лекций, чтобы посидеть в кабачке. Честолюбия же в нем было предостаточно, и однажды, захмелев, он воскликнул: «Я все отдал бы, чтобы стать знаменитым!» И тут, откуда ни возьмись, к нему подсел хорошо одетый господин и участливо сказал: «Я помогу вам в этом, только для проформы сделайте пустячок: напишите расписочку своей кровью». И началось головокружительное восхождение давшего эту расписку молодого человека к славе.

Фрейд не был шалопаем и прогульщиком. Он прилежно осваивал профессию врача в центре тогдашней медицинской мысли – в Париже. Одним из его учителей был крупнейший невролог Шарко. Вернувшись в родную Вену, он открыл там частную практику, приносившую ему не бог весть какой, но стабильный достаток – вполне по его квалификации, ибо доктор он был весьма неплохой, но не из тех, кого называют «светилами» и платят им большие деньги даже за краткую консультацию.

Его пациенты принадлежали к весьма специфическому разряду: это были лица, подвергшиеся в детстве сексуальным домогательствам и страшно напуганные этим. Сами домогательства ими забылись, а безотчетный страх, особенно сильный по ночам, остался. Фрейд применял для лечения этих неврозов начавшую тогда входить в обиход методику: под гипнозом заставлял больного или больную вспомнить обстоятельства их детского кошмара, выводил их в область ясного сознания, делая тем самым причину переживаний понятной и объяснимой, тогда как до этого она оставалась мистической и поэтому пугающей. Прискорбное бытовое злоключение – это вовсе не прячущиеся в темноте по углам злые духи, тут можно поставить точку.

Любопытная деталь: занимаясь этой практикой, Фрейд не жаловался на нехватку клиентов. Значит, педофилия, достигшая ныне в Европе таких масштабов, что общественность начала требовать за это преступление смертной казни, заявила о себе уже в XIX веке. Разумеется, Фрейд не одобрял этой мерзости, но она приносила ему доход, тем более что папочки соблазнялись своими крошечными дочками и особенно падчерицами почти исключительно в богатых семьях. Но он не был удовлетворен, он хотел не просто большего, а гораздо большего. 21 сентября 1897 года он отправил своему другу Флиссу следующее письмо:

«У меня и вправду немало причин для досады. Так приятно было ожидать неувядаемой славы, как впрочем, и определенного достатка, полной независимости, возможности путешествовать, воспитывать детей без тех суровых лишений, в которых прошла моя молодость. Все зависело от того, выйдет ли толк из лечения истерии. А теперь снова надо быть тихим и скромным, снова беспокоиться, откладывать деньги на старость».

Это написано после доклада на врачебном съезде о своей методике, не вызвавшего никакой реакции. А ему уже 41 год, время уходит. Что-то надо делать, не оставаться же хорошим, но безвестным врачом. А что именно? Кто посоветует?

Советчик нашелся. Он как-то подслушал жалобу Фрейда на свою судьбу, понял, что это очень честолюбивый и жадный до денег и славы человек – и взял над ним свое шефство, как когда-то над студентом Фаустом.

С 1898 года в прежней телесной оболочке жил уже совершенно новый Зигмунд Фрейд. Он заявил себя уже не каким-то лекарем, а глубоким мыслителем, мудрым философом и учителем человечества. И человечество признало его таковым. Еще бы: ему нашептывал формулу успеха и открывал перед ним зеленый свет тот, кто, имея рога и копыта, ухитряется быть невидимым. Он подарил миру великое открытие, не потребовавшее от него ни дополнительных исследований, ни клинической проверки, ни статистической обработки данных – для него нужна была лишь дерзость, соединенная с апломбом, и умение включать в ложь элементы истины, создавая картину общего правдоподобия. Здесь он действовал по той же стратегии, что и другие кумиры XIX века – Маркс и Дарвин: котлеты из конины пополам с мясом рябчика: один конь, один рябчик.