Коллектив авторов - Гуманисты эпохи Возрождения о формировании личности (XIV–XVII вв.)

Но ко всему вышесказанному пусть стремятся с большей заботой и рвением те, у кого ум более склонен к наукам, чем тело к войнам. Тем же, у кого и ум развит, и тело крепко, надлежит заботиться о том и другом: сформировать душу и тело так, чтобы душа могла принимать верные решения и приказывать разуму, а тело – мужественно выносить лишения и легко подчиняться душе, и, наконец, так себя подготовить в целом, чтобы всегда быть готовыми не к применению насилия, но к отражению несправедливости, а если даже допускается применение силы, то не ради грабежа и алчности, но для борьбы за власть и славу.

Более же всего быть обученными военной науке подобает государям. Ведь именно им надлежит в совершенстве знать искусство мира и войны и уметь предводительствовать войском и самим участвовать в сражении, когда потребует необходимость. <���…>

Итак, с самого детства нужно упражнять тело для военной службы, а душу воспитывать выносливой, как это делается с лошадьми, которых выводят на ристалище, чтобы приучить их легко переносить в пыли и поте и жар солнца, и тяготы. Подобное мы видим часто и у деревьев, их нежные веточки выдерживают значительную тяжесть плодов, выросших из первых цветов до надлежащей величины; даже совершенно согнутые этой тяжестью, они тем не менее не обламываются, а если бы вес не нарастал постепенно, то под тяжестью плодов сломались бы даже более прочные ветви.

Так и люди. Если с раннего детства и затем на протяжении всей жизни они не приучатся душой и телом переносить труды, то в случае, когда затем трудности нависнут над ними, они тотчас же сломятся, не будучи в состоянии сопротивляться. В этом убеждает и авторитет Миноса и Ликурга – великих законодателей, которых прославила древность [118]. Законодатели критян и спартанцев приучали молодежь не только к телесной выносливости, но и к душевному самообладанию. И потому они предписывали юношам, которые должны были воспитываться вне дома, бегать, прыгать, голодать, испытывать жажду, зябнуть, страдать от жары, чтобы натренированных таким способом легко можно было использовать для военной службы. Ведь изнеженность расслабляет души и тела людей, труд же укрепляет и закаляет. И потому только закаленные трудностями могут их переносить, приученные к ним легко приспосабливают душу и тело к перенесению опасностей и всяческих затруднений, когда потребует необходимость.

В этом случае я не могу предложить тебе, Убертино, никакого более славного примера ни из древности, ни из нашего времени, чем пример твоего отца [119]. <���…>

Хотя он достоин бесчисленных похвал, однако славится он обычно более всего своей выносливостью в перенесении трудностей. И он действительно, как видим, так неутомим в трудах, так отважен в опасностях, что кажется, будто он совсем не обременен телом и не принадлежит к роду смертных. Ибо ведь из презрения к трудностям рождается также презрение к смерти и возрастает отвага, с которой он так бестрепетно противостоит любым трудностям, что заставляет думать, будто ничего он не боится, кроме, может быть, одного: чтобы не выпало ему на долю умереть стариком, в чем, на мой взгляд, он совершенно прав. Поистине всегда надо добиваться добродетели и устремлять душу к славным деяниям, а о долгой жизни не очень печься. Ведь каждый, кто даст должную оценку земным делам, легко поймет, что плоды долгой жизни менее ценны по сравнению со страстным стремлением к долгой жизни, а несчастья – больше, чем возможность надеяться даже на краткую жизнь.

Итак, честно живущему в мирное время и храбро сражающемуся на войне подобает все прочее переносить с душевным спокойствием, а смерть, когда бы она ни пришла, принимать спокойно и большей частью даже, когда потребуют случай или необходимость, идти ей навстречу. Не того ведь следует опасаться, что мы проживем вдруг мало, но того, чтобы не оказалось, что мы прожили свое время незначительно. Ибо человек в любом возрасте имеет возможность совершить нечто высокое. Сципион, например, позже первым названный Африканским, едва возмужав, сражался под предводительством отца за родину против карфагенян, и когда Ганнибал разбил римлян у Тицина, он спас своего отца, консула и военачальника, когда тот был тяжело ранен и окружен врагами [120]. Так в этой битве, из которой с трудом удалось бежать даже ветеранам, Сципион совсем юный, спас консула, вождя, гражданина и отца, действуя не менее по велению долга, чем отважно, и снискал щедрую похвалу за общественную и частную заслугу. Также и Эмилий Лепид, мальчиком увлеченный в сражение, в одной и той же схватке убил врага и спас гражданина. В память об этом деянии по постановлению Сената была установлена на Капитолии его статуя [121], чтобы другие вдохновлялись его примером и чтобы оказать честь творцу столь славного в этом возрасте деяния.

Также и ты [Убертино] – да не будем завистниками твоей славы – будучи по возрасту моложе того и другого [из античных героев], когда был недавно у Брешии в войсках немцев, дерзнул, сражаясь с врагом, продвинуться вперед настолько, насколько не решился этого сделать никто из остальных воинов [122]. Не знаю, будут ли этим твоим поступком больше восхищаться враги или же он больше заставит друзей испытать стыд за их меньшую смелость.

Так, следовательно, с ранних лет надо воспитывать мальчиков, чтобы они могли отважиться на большие дела и переносить трудности. Вспомним, как обстояло дело с мальчиками у спартанцев, ибо именно спартанцев очень хвалят древние за заботу о воспитании детей. Каких мужественных духом людей должен был рождать такой их обычай: в состязании между равными их юношам было свойственно проявлять обычно такую выносливость, что, поверженные силой или случайно упавшие в борьбе, они соглашались скорее быть убитыми, умереть, чем признать себя побежденными! Что же в этом удивительного? Ведь известно, что перед алтарями их обычно так бичевали, что они всегда теряли много крови и часто даже испускали дух, однако никто никогда не кричал и не показывал даже малейшего признака страдания. Воспитанные так в мирное время, юноши совершали на войне деяния, которые были прославлены в памяти древних. И что им подобало услышать от вождя или от отцов, когда даже матери вместо ласк увещевали тех, кто выступит против врагов, возвращаться живыми со щитом или мертвыми на щите? Поскольку оставить щит у врага или бросить его в бегстве они считали хуже смерти. И потому юноши заботились об оружии и оберегали его, как если бы это были части тела [123]. И не удивительно, если при жизни часто показывались с оружием те, кто считал, что даже со смертью оно будет возвращено в дом как почетное украшение. Но такой обычай и практика ношения оружия ведут к тому, что оружием пользуются равно как членами тела и одеждой и оно не ощущается как обременительное для тела. В самом деле, если бы римские легионы не обучались так путем длительных и постоянных упражнений (ведь от слова «упражнение» – ab exercendo – названо и войско – exercitus), как могли бы они выступать в походе пешими и двигаться часто быстрым шагом, нести прежде всего оружие, затем шест и все, в чем они нуждались в повседневном пользовании, и сверх того еду на 15 и более дней – бремя, тяжкое и для вьючного скота?