Коллектив авторов - Русская философия смерти. Антология

Не все же тяжкие и мучительные болезни есть предзнаменование смерти, но многие, которые и жесточайшие терзания телу производят, смерти не приключают. В пример сему можно представить болезнь каменную, подагру, плерезию, колики, мигрень и зубную, кои суть, так можно сказать, натуральные; но есть другие, которые суть случайные, яко: разные раны, изломления кости, вывихнутие какого сустава, все сии, которые я именовал, а есть и другие, которые несносную боль приключают. И если бы в самых жестоких терзаниях единой из сих болезней вопрошен был человек: лучше ли он желает, чтобы несколько суток продолжилось его мучение, или в несколько минут он, лишася всех чувств, умрет, – не уповаю, чтобы нашлося много тех любителей жизни, которые бы скорую смерть долго продолжительному и часто возвращающемуся мучению не предпочли. А потому не всякое жестокое мучение есть к смерти, и самая смерть не есть столь болезненна, как страшливые себе представляют.

Что мы покидаем, лишаясь жизни? Сие достойно рассмотрения. Я же думаю, ничего. Сия причина, кажется, требует двух разделений. Первое: что мы покидаем в рассуждении наших ближних, которых мы любим и которые нас любят и коим наше естествование есть нужно? и второе: каких мы удовольствий, ощущаемых нами в жизни, лишаемся?

Не могу я оспорить, чтобы не приносило некоторые тягости разлучения оставить своих ближних и друзей. Воспоминание удовольствий, которые с ними вместе вкушали, изображение их сожаления, а паче если чувствуешь, что самое твое естествование есть нужно для них, суть такие обстоятельства, которые и лишающего (лишенного) всего чувствительного человека могут тронуть.

Но прежде, нежели нам вдаться в совершенное огорчение о сем, рассмотрим и самые сии толь жестокие являющиеся нам обстоятельства, с тем твердым духом, который прямое любомудрие производит, и с тою беспристрастностию и предвидением, какого требовать надлежит от просвещенного разума.

Жалеет человек при часе смертном о ближних своих и о друзьях. Но сии ближние и друзья суть ли сами бессмертны? А понеже они не суть, то тот же рок самих их угрожает; и колико, каждый доживши, не говорю до поздней старости, но и в среднем возрасте, если подумает, лишился родственников, свойственников и друзей своих, да исчислит все сии огорчения, приключенные ему их смертию, и да подумает тогда, восхочет ли еще множество их претерпеть, и под видом, якобы желал себя сохранить до сих ближних людей, остаться последним из всего своего поколения и знакомств. А если учинить такие размышления, и после сего будет видно, что не столь сожалеет о том, что оставляет естествующих, как о том, что сам естествовать престал.

Что же касается до того, чье естествование есть нужно остающимся, сие важнейшее обстоятельство представляет; ибо, хотя Закон нас и научает, что должны мы судьбу свою предати на волю Высшего, хотя зрим множество примеров, что сироты, оставленные, казалось, без всякой помощи, непредвидимыми случаями величайшее счастие себе соделали. <���…> Юноши, не имея надежды на родителя, искали достоинствами своими по службе сие счастие получить. Правда, что много можно представить противных сему примеров, где во всех частях светского счастия кончиною родителя дети потеряли, но какие? Такие, которые, надеясь на родительское защищение во службе, и по должностям своим ни к чему не прилежали, пока достойной, или случайной, родитель их поддерживал, но тех мест недостоинства их закрывались, но, вместе с смертью того, и все пороки их явны всем стали. Другие, которые при родителях своих накопили множество тайных долгов, вскоре оставленное родителем имение размотали, то сему уже не смерть родителя причиной, но худые нравы сих, которые бы долго ли, или бы коротко, всегда в такие проступки ввалились, и тем бы неисправнее, что молодой может очувствоваться, а заматеревший в пороке никогда, да и некогда будет.

Но за всем сим предел положен, его же прейтить невозможно, что всякий родившийся должен умереть: страшливый смерти человек тужит, что оставляет детей, родственников и друзей своих; но тужи он, зная, что и они, долго ли, коротко ли, ту же судьбину вкусить должны. А потому, если он не умрет прежде, то те должны прежде его жизни лишиться; если прямую имеет к ним любовь, возжелает ли он быть погребателем всех себе любимых? Возжелает ли при старости дней своих, яко другого веку человек оставшийся один, по гробах и пеплах их, смоченных его слезами, без помощи и без сожаления проживши в горести последние дни своей жизни, воздать последний долг природе? Да воззрит кто именитый, кои наиболее ощущают страх смерти, на множество портретов его предков, служащих украшением его комнатам: они безмолвно ему вещают, что жили и умерли, и что он к той же судьбе должен изготовляться; да, отгнав мирские мысли, войдет таковой в ту свою комнату: он узрит в ней не украшения, но погребальные знаки, показующие тленность естества человеческого.

Но воззрим, чего лишаемся из благ света? Да рассмотрит каждый человек прилежно свою жизнь, да исчислит все свои приключения с самого своего младенчества; болезни, которые его сердый, от коего все благо зависит, конечно бы, не учинил сего часу: если бы он в самом деле не был благ и полезен роду человеческому.

Приступаю к третьему вопросу. Как умираем? Я уже выше сказал, что умираем мы безболезненно; ибо сохранение и лишение чувств не может быть в единое время. Но со всем тем чувствование, что мы из бытия в небытие преходим, делает ужас душе нашей. Является, что сие есть чувствие естественное души нашей, омраченной соединением ее с телом, почему она и не может ясного понятия о самой бессмертности своей иметь. Ибо не душевное чувствование, но рассудок наш уверяет душу нашу в ее бессмертии. Но как остается, однако, в ней ощущение ее бессмертия, то представление какого уничтожения ее бытия ее возмущает? Но, оставя бессмертие души, основанное на философических доказательствах и на предании святые нашея Веры (ибо не богословский труд пишу), представим хотя себе, что смертию в ничто обращаемся. То и в сем случае я не знаю, чего трепетать. Если я довольно доказал, что время нашего житья в свете несть иное что, как труд и болезнь, то, кажется, и самое уничтожение не страшно; потому что, если лишаемся тогда же и всех злоключений, которых, конечно, более в свете есть. Страждущий в болезни или в тяжкой работе находящийся раб не с удовольствием ли ожидает, чтоб сон чувства его успокоил? Не счастливыми ли считает те минуты, когда, погруженный во сне, лишен пребывает своих чувств? То, страшливые смерти, почтите, что вы засыпаете на неизвестное вам время или навек; почтите, что если сим крепким сном вы лишаетесь малых благ, лишаетесь и бо́льших зол. Если вы лишаетесь бесконечных ваших мирских надежд, зависящих от счастия, лишаетесь и всех несчастий, которые вас могут постигнуть.