Карен Свасьян - Становление европейской науки

предательство клерков », казавшаяся мне в оптике конца 80-х годов, к тому же сквозь специфически « советскую », более того: « ереванскую », мутную среду, еще не до конца закрытой, запечатанной, заколоченной, предстает в начале нового столетия ли, тысячелетия ли, на « месте происшествия », со всей ясностью обреченности: становление европейской науки достановилось-таки до « микрочипов », инкрустируемых в организм для ради сохранения « памяти », при том, что расслабленному потомку крестоносцев и вспоминать-то уже нечего, кроме « последнего танго в Париже ».

В Европе можно найти сегодня всё, кроме « науки », « становления » и « самой Европы », вместе и порознь; то, что когда-то здесь « становилось », теперь остановилось и существует милостью « страховых компаний » и « музеев »; что некогда было « европейским », стало африканским или афроамериканским — « цветная революция », о которой твердил гаруспик Шпенглер, свершилась; недавно в Голландии, выступая по телевидению, представитель марокканского « меньшинства » возмущался, что его местным соотечественникам приходится приспосабливаться к голландским нравам и обычаям (он интерпретировал это как дискриминацию); смысл был такой: мы, марокканцы, чёрт знает сколько уже времени живем по-Вашему, голландскому, справедливость требует, чтобы теперь Вы, голландцы, жили по-нашему, марокканскому, разумеется, не в Марокко, а в Голландии; участвовавшее в передаче официальное лицо (министр, женщина, голландка) отреагировало на сказанное абсолютно положительно, призвав своих соотечественников к терпимости и большему уважению прав человека… « Наука »? От « науки », в том виде, как её представляли еще последние нобелевские бронтозавры 60-хх, 70-хх годов, не осталось теперь уже ничего, кроме технологий, исповедующих дадаизм и успешно разрабатывающих программы превращения овец в клопов, а клопов в налогоплательщиков, замены сердца металлическим насосом, превращения мужчин в рожениц, прошу прощения, рожеников и т. п. Европеец сегодня — это меньше всего homo europaeus, скорее умный аппарат: факс,

компьютер, мобильный телефон, органайзер, кредитная карточка, сканер, компактдиск, нотбук, — короче, « тысяча и один голландский день », которым живут во исполнение своих прав человека « марокканцы ». Нисколько не оспаривая названных прав, более того, под хмелем колющей в сердце догадки, что последний неприкосновенный запас планетарного здравого смысла сдан-таки на хранение именно « марокканцам », я оглядываюсь на книгу пятнадцатилетней давности и спрашиваю лишь: что́ « им » « Гекуба » и что « они » « Гекубе »?

Сомнений относительно незавершенности рассказа и соблазнов продолжить его нет и в помине. Последней — уже на грани деформации, но всё еще европейской — темой было и остается « предательство клерков ». Далее следуют иные декорации, костюмы, говоры, запахи, цвета: парад континентов на месте канувшей в небытие Европы. Американский президент с непрерывно жующей челюстью и своей американской женой, прилюдно обращающейся к нему на « бэби »; новые русские « бесы », на фоне которых старые, достоевские, выглядят всё еще способными войти в свиней, а не ввести в себя, как эти, самих свиней — в пополнение и усовершенствование бесовства; « народовержущая » Азия, грозящая мультиплицированно склеротизированному Западу уже не уютной топикой « заката », а просто кровавым поносом; вымирающая от « спида » и « голода » Африка, и напоследок случайно, по недоглядке, заданный некоторыми пока еще вменяемыми « клерками » вопрос: а сыщется ли там, в Африке, свой « черный доктор из Ламбарене », который, забыв про африканские нужды, оставил бы всё и отправился в Европу, чтобы лечить « белых братьев » от dementia senilis?… Но я обещал не продолжать книгу, и оттого прерываю себя, чтобы дать ей самой отойти в замирающих отголосках её последнего крика.

К.Свасьян

Базель, 20 марта 2002 года

Я не предполагал к этой книге никаких предисловий; странным образом она виделась мне до её написания неким довлеющим себе « черновиком », и уже потом, пишучи её, я начал догадываться, что речь идет об адекватной форме и что формой, наиболее отвечающей замыслу и содержанию её, мог бы оказаться именно « жанр » черновых набросков. Допустив, что есть вещи, никоим образом не выразимые в « беловике »… Понятно, что о « предисловии » я и не думал, избавленный от него самой спецификой жанра; книга писалась в обманном расчете на дальнейшую переработку, тем более что перспективы « выхода в свет » должны были обязывать её хоть к какому-то минимуму « светскости »; я ни на минуту не сомневался в том, что от переработки она выиграла бы во многом; предвижу и поддерживаю в кредит всю будущую критику по этой части, меня, впрочем, волновал не выигрыш, а проигрыш; я отчетливо видел, что бы могла она утратить при таком выигрыше, и страх перед потерями окончательно пересилил во мне соблазн косметической наживы.

Оставалось как-то объяснить это, и тут уже отвертеться от предисловия не было никакой возможности. Но объяснение, как я себе его и представлял, укладывалось в несколько строк; обрывать едва начатое столь литературно непривычным образом не сулило бы мне читательского расположения в самом преддверии книги; подумав, я решил продолжить, и тогда мне пришло в голову предварить текст книги

неким воображаемым « интервью » с её автором, предположив, что отказ от прямой авторской речи вполне компенсируется авторскими ответами на вопросы, которые так или иначе могли бы возникнуть у читателя по прочтении книги. Поскольку же единственным её читателем всё еще продолжал оставаться я сам, то проблема решалась актом саморасщепления на « автора », согласившегося давать ответы, и « читателя », готовящегося задавать вопросы; я выдумывал их наугад, эксплуатируя опыт « коллегиального » общения и стараясь придать им как можно меньше нелепости и как можно больше каверзности; в конце концов результат превзошел ожидания — в круге внимания оказались едва ли не все существенные имплициты текста.

Приведу это « интервью » в частичных и наиболее типичных — на этот раз уже с « редакторской » точки зрения — выдержках.

Вопрос: Книга озаглавлена: « Становление европейской науки » , а между тем добрая её половина — вся первая часть — посвящена истории общеевропейской культуры, причем в моментах, казалось бы, наиболее отдаленных от непосредственного феномена самой науки. Чем оправдать эту диспропорциональную растяжку и диспозицию материала? И потом, если уж прицеливаться с таких расстояний, то не целесообразнее ли было бы начать не с Рима, а с Греции?

Читать дальше