Коллектив авторов - История философии

П.Я. Чаадаев

Родоначальником и видным представителем русского западничества был Петр Яковлевич Чаадаев (1794–1856). Он родился в Москве, в семье богатого помещика. Духовное развитие Чаадаева проходило необычайно быстро, что свидетельствует о его чрезвычайной одаренности. Об этом свидетельствует и поступление в университет в возрасте 15 лет, где он глубоко изучил европейскую философию. В 18 лет Чаадаев участвовал в Отечественной войне 1812 г., в 26 лет оставил военную службу и начал вести жизнь свободного мыслителя. В 1823–1826 гг. он совершил заграничную поездку, в ходе которой познакомился с немецким философом Шеллингом, оказавшим на него значительное духовное влияние. Вернувшись в Россию, он поселился в Москве на Басманной улице, за что получил прозвище басманного философа. В конце 1829 г. Чаадаев приступил к работе над трактатом «Философические письма» и закончил его в 1831 г. Трактат состоял из восьми писем, адресованных некой даме N., но скорее всего Чаадаева привлекла сама эпистолярная форма, позволявшая выражать свои мысли в более свободной форме. В 1836 г. первое «Философическое письмо» не по инициативе мыслителя, но с его согласия было опубликовано в журнале «Телескоп». Публикация работы вызвала крайне резкую реакцию русского общества – по известному выражению Герцена, она произвело эффект выстрела, раздавшегося в темную ночь. По личному указанию Николая I Чаадаев был объявлен сумасшедшим, над ним в течение года был установлен медицинский и полицейский надзор.

Такая суровая реакция общества и власти объясняется тем, что первое «Философическое письмо» содержало резкую критику русского общества, в ряде случаев граничащую с оскорблениями. «У нас совсем нет внутреннего развития», «мы – пробел в нравственном миропорядке», «в крови русских есть нечто враждебное истинному прогрессу» и т. п. Тогдашнее российское общество, не привыкшее к подобного рода выпадам в свой адрес, отреагировало весьма жестко. Но надо признать, что сам философ далек от злорадства: тон его письма проникнут сожалением и горечью.

Теоретическим основанием работы является принцип провиденциализма. Чаадаев, будучи христианским мыслителем, утверждал, что культурно-исторический процесс имеет сакральный характер. Провиденциализм, по его мнению, состоит в реализации нравственности в истории. Историческое провидение – это не чистый разум и не воля, взятые сами по себе, а целостный дух, обретающий единство через нравственное начало. Христианство, являющееся носителем нравственности и в индивидуальной, и в социально-исторической жизни, есть подлинный носитель Провидения. В этом пункте западнические настроения Чаадаева проявились весьма полно. Он считал, что только западное христианство обусловило полнокровную жизнь европейских народов, тогда как восточное христианство, почерпнутое нами из Византии, лишено культуросозидающего начала. В своем европоцентризме Чаадаев был неоригинален. Европоцентристские настроения пронизывали всю современную ему западную философию, знатоком и последователем которой он являлся. Более того, даже славянофилы признавали ценность отдельных сторон жизни Запада, но при этом полагали, что у остального человечества могут быть свои добродетели и свой путь прогрессивного развития. Чаадаев же утверждал, что дальнейшее движение человеческой цивилизации возможно лишь по пути, уже проложенным Западом.

Наиболее глубокую критику чаадаевских воззрений дал его близкий друг А.С. Пушкин. Получив в ноябре 1836 г. журнал «Телескоп», Пушкин прочитал «Философическое письмо» и сразу написал свой ответ на него, однако не отправил, так как не хотел усугублять и без того тяжелое положение своего друга. Письмо Чаадаеву было найдено на рабочем столе А.С. Пушкина после трагической дуэли. В нем он дал гораздо более глубокий и перспективный анализ русской истории, нежели тот, который смог осуществить басманный философ. Во-первых, Пушкин предлагает ввести презумпцию доверия к собственной истории. Она ценна сама по себе, тогда как мы еще должны заслужить право высказывать о своем прошлом какие-то оценочные суждения: «Клянусь честью, что ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество или иметь другую историю, кроме истории наших предков, такой, какой нам Бог ее дал» [360]. Во-вторых, Пушкин убедительно показал, что выводы Чаадаева ошибочны и в фактическом, и в историософском плане. Фактически мы имели яркую историю, по богатству своего содержания не уступающую истории Запада. «Войны Олега и Святослава и даже удельные усобицы – разве это не та жизнь, полная кипучего брожения и пылкой и бесцельной деятельности, которой отличается юность всех народов? Татарское нашествие – печальное и великое зрелище. Пробуждение России, развитие ее могущества, ее движение к единству (русскому единству, разумеется), оба Ивана, величественная драма, начавшаяся в Угличе и закончившаяся в Ипатьевском монастыре, – как, неужели все это не история, а лишь бледный и полузабытый сон?» [361]. С историософской точки зрения русская история с самого начала выполняла мессианское предназначение, в отсутствии которого упрекал ее Чаадаев. «Это Россия, это ее необъятные пространства поглотили монгольское нашествие. Татары не посмели перейти наши западные границы и оставить нас в тылу. Они отошли к своим пустыням, и христианская цивилизация была спасена… Нашим мученичеством энергичное развитие католической Европы было избавлено от всяких помех» [362]. Пушкин очень хорошо понял природу негативистских настроений, характерных как для Чаадаева, так и для многих представителей российской интеллигенции. Они, бравируя своим либерализмом, на деле стоят «в оппозиции не к правительству, а к России». Характеризуя российских западников, наш поэт назвал их представителями полупросвещения: «Невежественное презрение ко всему прошедшему, слабоумное изумление перед своим веком, слепое пристрастие к новизне, частные поверхностные сведения, наобум приноровленные ко всему..» [363]. Такая позиция была глубоко чужда А.С. Пушкину, который в зрелые годы твердо стоял на позициях государственного патриотизма и умеренного консерватизма, проявляя его и в частной жизни, и в творчестве.

Справедливости ради надо отметить, что в ходе духовной эволюции Чаадаев преодолел свои радикальные взгляды на историю России. Более глубокое продумывание принципа провиденциализма показало несостоятельность выводов первого «Философического письма». В нем он утверждал, что провидение обошло Россию стороной. Однако Чаадаев вскоре осознает, что выпадение страны из провиденциального плана разрушает всю концепцию: провидение, делающее исключения, перестает быть таковым. Поэтому миссия России находится в будущем, она «призвана к необьятному умственному делу: ее задача – дать в свое время разрешение всем вопросам, возбуждающим споры в Европе… Придет день, когда мы станем умственным средоточием Европы». В «Апологии сумасшедшего» он вновь писал о своей вере в особую историческую миссию России: «Мы призваны решить большую часть проблем социального порядка… ответить на важнейшие вопросы, какие занимают человечество». Под решением проблем социального порядка он понимает создание наиболее совершенного устройства общества с точки зрения христианских принципов. Кроме того, Россия, находящаяся между Западом и Востоком, может соединить в себе достоинства как одного, так и другого, синтезировать в единое целое активизм Запада и созерцательную задумчивость Востока.