Михаил Антонов - Договориться с народом. Избранное (сборник)

Как пенья райской птички, заслушался Чичиков сладкозвучных хозяйских речей.

Костанжогло и Чичиков остались довольны друг другом: «Гость не глупый человек, – думал хозяин, – степенен в словах и не щелкопер». И Чичикову сделалось так приютно, как не бывало давно. Точно как бы после долгих странствований приняла уже его родная крыша и, по совершеньи всего, он уже получил все желаемое и бросил скитальческий посох, сказавши: «довольно!».

«Сладки мне ваши речи, досточтимый мною Константин Федорович, – произнес Чичиков. – Могу сказать, что не встречал во всей России человека, подобного вам по уму».

Но нет предела совершенству. И Костанжогло сказал Чичикову:

«Нет, уж если хотите знать умного человека, так у нас действительно есть один, о котором, точно, можно сказать: умный человек, которого я и подметки не стою».

«Кто ж бы это такой мог быть?» – с изумленьем спросил Чичиков.

«Это наш откупщик Муразов… Это человек, который не то, что именьем помещика, целым государством управит. Будь у меня государство, я бы его сей же час сделал министром финансов».

«И, говорят, человек, превосходящий меру всякого вероятия: десять миллионов, говорят, нажил».

«Какое десять! перевалило за сорок! Скоро половина России будет в его руках».

«Что вы говорите!» – вскрикнул Чичиков, вытаращив глаза и разинув рот.

«Всенепременно. Это ясно. Медленно богатеет тот, у кого какие-нибудь сотни тысяч, а у кого миллионы, у того радиус велик: что ни захватит, так вдвое и втрое противу самого себя. Поле-то, поприще слишком просторно. Тут уж и соперников нет. С ним некому тягаться. Какую цену чему ни назначит, такая и останется: некому перебить».

«Господи боже ты мой», – проговорил Чичиков, перекрестившись. Смотрел Чичиков в глаза Костанжогло, – захватило дух в груди ему.

«Уму непостижимо! Каменеет мысль от страха. Изумляются мудрости промысла в рассматриваньи букашки; для меня более изумительно то, что в руках смертного могут обращаться такие громадные суммы. Позвольте спросить насчет одного обстоятельства: скажите, ведь это, разумеется, вначале приобретено не без греха?..»

«Самым безукоризненным путем и самыми справедливыми средствами».

«Невероятно. Если бы тысячи, но миллионы…»

«Напротив, тысячи трудно без греха, а миллионы наживаются легко. Миллионщику нечего прибегать к кривым путям. Прямой дорогой так и ступай, все бери, что ни лежит перед тобой. Другой не подымет: всякому не по силам, нет соперников. Радиус велик, говорю: что ни захватит – вдвое или втрое противу самого себя. А с тысячи что? Десятый, двадцатый процент».

«И что всего непостижимей, что дело ведь началось из копейки».

«Да иначе и не бывает. Это законный порядок вещей, – сказал Костанжогло. – Кто родился с тысячами и воспитался на тысячах, тот уже не приобретет, у того уже завелись и прихоти, и мало ли чего нет. Начинать нужно с начала, а не с середины, с копейки, а не с рубля, снизу, а не сверху. Тут только узнаешь хорошо люд и быт, среди которых придется потом изворачиваться. Как вытерпишь на собственной коже то да другое, да как узнаешь, что всякая копейка алтынным гвоздем прибита, да как перейдешь все мытарства, тогда тебя умудрит и вышколит так, что уж не дашь промаха ни в каком предприятьи и не оборвешься. Поверьте, это правда. С начала нужно начинать, а не с середины. Кто говорит мне: «Дайте мне 100 тысяч, я сейчас разбогатею», я тому не поверю: он бьет наудачу, а не наверняка. С копейки нужно начинать… И непременно разбогатеете. К вам потекут реки, реки золота. Не будете знать, куды девать доходы».

К сожаленью, о политической экономии Муразова Гоголь ничего нам не рассказал.

И даже, отходя ко сну, Чичиков обдумывал, как сделаться помещиком не фантастического, но существенного имения. После разговора с хозяином все становилось так ясно. Возможность разбогатеть казалась так очевидной. Трудное дело хозяйства становилось теперь так легко и понятно и так казалось свойственно самой его натуре! Только бы сбыть в ломбард этих мертвецов, да завести не фантастическое поместье. Уже он видел себя действующим и правящим именно так, как поучал Костанжогло – расторопно, осмотрительно, ничего не заводя нового, не узнавши насквозь всего старого, все высмотревши собственными глазами, всех мужиков узнавши, все излишества от себя оттолкнувши, отдавши себя только труду да хозяйству. Уже заранее предвкушал он то удовольствие, которое будет он чувствовать, когда заведется стройный порядок и бойким ходом двигнутся все пружины хозяйственной машины, деятельно толкая друг друга. Труд закипит, и подобно тому, как в ходкой мельнице шибко вымалывается из зерна мука, пойдет вымалываться из всякого дрязгу и хламу чистоган да чистоган. Чудный хозяин так и стоял пред ним ежеминутно. Это был первый человек во всей России, к которому почувствовал он уважение личное. Доселе уважал он человека или за хороший чин, или за большие достатки. Собственно за ум он не уважал еще ни одного человека. Костанжогло был первый.

Кажется, во втором томе Гоголь в последний раз попытался то ли нарисовать свой автопортрет, то ли посмеяться над своими планами переустройства Руси. Вот его герой Тентетников: «За два часа до обеда уходил он к себе в кабинет затем, чтобы заняться сурьезным сочинением, долженствовавшим обнять всю Россию со всех точек – с гражданской, религиозной, философической, разрешить затруднительные задачи и вопросы, заданные ей временем, и определить ясно ее великую будущность, словом – все так и в том виде, как любит задавать себе современный человек. Впрочем, колоссальное предприятие больше ограничивалось одним обдумыванием».

И вот что примечательно: чем больше стремился Гоголь наделить Чичикова русскими чертами характера, тем менее этот герой становился похожим на русского. Тут Гоголя подвело тогда, по сути, всеобщее убеждение (особенно распространенное среди близких Гоголю славянофилов и панславистов), что русские – это славянский народ, старший брат в семье славянских народов. Между тем, русские давно уже выделились из океана славянства и стали единственным в мире евразийским народом, сохранившим от своего славянского прошлого в основном язык, да и тот приобрел имперское звучание, приблизившись в этом смысле к латинскому. Русские неуклонно шли на Север и на Восток, как бы предчувствуя, где будет в грядущем центр мира. А остальные славянские народы в большей или меньшей степени стремились к Западной Европе. Это подметил еще Константин Леонтьев, который хорошо изучил южных и западных славян, когда служил русским консулом в Константинополе (точнее, в Стамбуле, а земли южных славян в значительной степени входили в состав Османской империи). А в наши дни приходится сплошь и рядом просто краснеть от стыда за славянские страны, готовые ради вхождения в Европу идти на самые немыслимые уступки, вплоть до выдачи своих национальных героев суду Гаагского трибунала.