Жиль Делез - Капитализм и шизофрения. Книга 2. Тысяча плато

Ситуация куда более запутана, чем сказано. Море — это, возможно, принцип гладких пространств, гидравлическая модель по преимуществу. Но море, из всех гладких пространств, раньше всего пытались сделать рифленым, поставить в зависимость от земли с ее фиксированными дорогами, постоянными направлениями, относительными движениями, — тут вся контргидравлика каналов или труб в целом. Одна из причин гегемонии Запада состоит в способности его Государственных аппаратов рифлить море, сочетая технологии Севера и Средиземноморья и аннексируя Атлантику. Но такое предприятие приводит к самому неожиданному результату — размножение относительных движений, интенсификация относительных скоростей в рифленом пространстве доходят до того, что восстанавливают гладкое пространство или абсолютное движение. Как подчеркивает Вирилио, море будет местом fleet in being, где мы уже не движемся от точки к точке, а удерживаем все пространство, начиная с любой точки — вместо того, чтобы рифлить пространство, мы занимаем его благодаря вектору детерриторизации в вечном движении. Такая современная стратегия будет передаваться от моря до воздуха, как нового гладкого пространства, а также по всей Земле, рассматриваемой как пустыня или море. Будучи преобразователем и захватчиком, Государство не только делает движение относительным, но и заново создает абсолютное движение. Оно не только идет от гладкого к рифленому, оно восстанавливает гладкое пространство, возвращает гладкое в тот момент, когда заканчивается рифленое. Верно, что такой новый номадизм сопровождает мировую машину войны, чья организация выплескивается за рамки аппаратов Государства и переходит в энергетические, военно-промышленные и многонациональные комплексы. Напомним, что у гладкого пространства и у формы внешнего нет неодолимого революционного предназначения, напротив, они уникальным образом [singulièrement] меняют смысл, в зависимости от тех взаимодействий, в которых участвуют, и конкретных условий их осуществления или учреждения (например, способ, каким тотальная война и гражданская война, или даже герилья, заимствуют друг у друга методы) [522].

Теорема VI. Номадическое существование с необходимостью предполагает числовые элементы машины войны.

Десятки, сотни, тысячи, миллиарды — все армии удерживают эти десятичные группировки до такой степени, что каждый раз, когда мы их встречаем, то можем предположить военную организацию. Не тот ли это способ, каким армия детерриторизует своих солдат? Армия компонуется из подразделений, рот и дивизий. Числа могут менять функцию и сочетание, входить в абсолютно разные стратегии, но всегда есть связь между Числом и машиной войны. Это вопрос не количества, а организации или композиции. Когда Государство создает армии, оно всегда использует подобный принцип цифровой организации; но все, что оно делает, так это возобновляет данный принцип в то самое время, когда присваивает себе машину войны. Ибо столь любопытная идея — цифровая организация людей — изначально принадлежит кочевникам. Именно гиксосы, номадические завоеватели, приносят его в Египет; и когда Моисей применяет его к своему народу во время исхода, то именно по совету своего номадического тестя, Иофора Кенеянина, и так, чтобы конституировать машину войны, элементы которой описываются в Книге Чисел. Nomos, прежде всего, является числовым и арифметическим. Когда мы противопоставляем греческому геометризму индо-арабский арифметизм, то становится ясно, что последний предполагает номос, противостоящий логосу — и не потому, что кочевники «создали» арифметику или алгебру, а потому, что арифметика и алгебра появляются в мире, находящемся под сильным номадическим влиянием.

До сих пор нам известны три больших типа организации людей — наследственный, территориальный и числовой. Именно наследственная организация позволяет нам определить так называемые первобытные общества. Клановое родство — это, по существу, сегменты в действии, которые плавятся или делятся, варьируются согласно рассматриваемому предку, в соответствии с задачами и обстоятельствами. И конечно, число играет большую роль в определении родства или в создании нового родства. Земля тоже играет большую роль, ибо племенная сегментарность дублирует родовую. Но земля — это, прежде всего, материя, на которой записывается динамика родства, а число — средство записи: именно родство пишет на земле и с помощью числа, конституируя что-то вроде «геодезии». Все меняется благодаря обществам в Государстве — часто говорят, что территориальный принцип становится господствующим. Мы могли бы то же сказать о детерриторизации, поскольку земля становится объектом, вместо того чтобы быть активной материальной стихией, комбинирующейся с родством. Собственность — это как раз детерриторизованное отношение человека с землей: либо собственность конституирует благо Государства, налагаемое общностью родства на существующее владение, либо она сама стала благом частных лиц, конституирующих новую общность. В обоих случаях (и следуя обоим полюсам Государства) есть что-то вроде сверхкодирования земли, заменяющего геодезию. Конечно, родство сохраняет большую значимость, а числа развивают собственную значимость. Но что выходит в первый план, так это «территориальная» организация, в том смысле, что все сегменты — будь то родства, земли или числа — берутся в астрономическом пространстве или в геометрическом протяжении, которые сверхкодируют их. Разумеется, сверхкодируют не тем же самым способом, что в архаичном имперском Государстве и в современных Государствах. Дело в том, что архаичное Государство сворачивает spatium в высшей точке [sommet], а дифференцированное пространство — в глубине и на неких уровнях, тогда как современные Государства (начиная с греческого города) развивают однородное extensio в имманентном центре, в делимых гомологичных частях, в симметричных и обратимых отношениях. Эти две модели, астрономическая и геометрическая, не только тесно перемешиваются; но даже, когда они предположительно чисты, каждая из них предполагает субординацию родства и чисел в таком метрическом могуществе — как оно появляется либо в имперском spatium, либо в политическом extensio . [523]Арифметика, число всегда играли решающую роль в Государственном аппарате — уже в имперской бюрократии, с тремя сопряженными операциями инвентаризации, ценза и выборов. Это еще более справедливо для современных форм Государства, которые, развиваясь, использовали все расчеты, какие появлялись на границе между математикой и социальной технологией (существует целая социальная калькуляция на основе политэкономии, демографии, организации работы и т. д.). Этот арифметический государственный элемент обнаружил свою специфическую мощь в обработке любых видов материи — первичная материя (сырье), вторичная материя обработанных объектов или последняя материя, конституированная человеческим населением. Но, таким образом, число всегда служило тому, чтобы овладеть материей, чтобы контролировать ее вариации и движения, то есть подчинить их пространственно-временной рамке Государства, — либо имперский spatium, либо современное extensio . [524]Государство обладает территориальным принципом или принципом детерриторизации, которые связывают число с метрическими величинами (учитывая все более и более сложные метрики, осуществляющие сверхкодирование). Мы не считаем, что Число может найти в Государстве условия собственной независимости или самостоятельности, даже если оно находит здесь все факторы своего развития.