В Зеньковский - История русской философии (Том 1, часть II)

Чтобы разобраться в том, что и как усваивали в Шеллинге его последователи в России в начале ХIХ-го века, бросим беглый взгляд на то, как проникала немецкая философия конца XVIII-го и начала XIX-го веков в России. Надо отнести за счет общего роста философской культуры в России во второй половине XVIII-го века и особенно за счет преподавания философии в высших школах - возростание интереса к чисто-отвлеченным темам. Мы уже упоминали о переводах (часто рукописных) Канта и его последователей, - но вот с начала ХIХ-го века в русских университетах появляется ряд серьезных и даже выдающихся для своего времени представителей немецкой философии. С их появлением все чаще русская молодежь уходит в занятия философией. Больше всего достойны упоминания проф. Buhle, в Москве, проф. Schad в Харькове. Buhle был очень знающим ученым, излагавшим вое ясно и увлекательно; впрочем, в России он больше занимался вопросами литературы. Его ученик, проф. Давыдов, с которым нам придется еще встретиться, характеризовал учение Buhle, как "благоразумный идеализм", имея в виду то, что Buhle не был слишком фанатичным сторонником трансцендентального идеализма. Но изучение Канта все же хоть и медленно, но неуклонно просачивалось и через университет, и через Духовные Академии. Гораздо более значительным и ярким человеком был Шад, пострадавший от того разгрома философии в Университетах в 1816-ом году, который затронул университеты в Петербурге, КаКазани и Харькове. Шад (31), бывший преподавателем философии в Харьковском Университете в течение 5-ти лет (1811 - 1816), принадлежал к числу последователей Фихте (32), оставил заметный след в истории философской культуры в России, как это видно по его ученикам (33). Особенно заслуживает быть отмеченным тот факт, что проф. Павлов, сыгравший громадную роль в философском движении в России в 30-ых годах (см. об этом дальше), начал свое философское образование как раз у Шада. В Харькове, в годы пребывания там Шада, интерес к философии и изучению ее был весьма высоким; в те же годы в Харькове действовал упомянутый уже математик Осиповский. который с иронией и острой критикой относился к немецкому идеализму вообще, в частности, у Шада он высмеивал "наивное" его предположение о тожестве между мыслью и реальностью. С эмпирической точки зрения, которую защищал Осиповский, это было наивно. Но уже у самого Шада фихтеянство переходило в Шеллингову натурфилософию, - а для судеб русской философии как раз является необычайно характерным чрезвычайное, можно сказать жадное внимание к Шеллингу (как натурфилософу). В сущности, русское шеллингианство не исчезло и доныне, - достаточно указать на громадное значение Шеллинга в мировоззрении Владимира Соловьева, значение которого живо до сих пор. 7. Первым ярким - .и при том наиболее близким к оригиналу проявлением русского шеллингианства были у нас произведения Д. Велланский (1774 - 1847) (34). Происходя из простого звания, он 15-ти лет поступил в Киевскую Духовную Академию, но не окончив ее перешел в Медицинскую Академию в Петербурге. По окончании ее Велланский был послан в Германию для завершения образования, - и здесь он чрезвычайно увлекся изучением философии и, по возвращении в Петербург. хотел получить кафедру философии. За отсутствием таковой в Медицинской Академии, он занял кафедру ботаники. Его диссертация была посвящена вопросу "О реформе медицинских и физических теорий". Оппонентов не оказалось (хотя трижды назначалась - --------------------------------------(31) О Шаде, см. у Koyre. Ор. cit. 52-65, у Шпета. Стр. 110-118, у Боброва. Философия в России. См. также статьи Зеленогорского в журн. "Вопросы Философии и Психологии", ?? 27 и 30. (32) См. об этом Ueberweg. Gesch. d. Philosophie (12te Aufl. 1923. B. IV. S 35). (33) См. подробности у Шпета. Ор. cit. Стр. 114-118. (34) Литература о Велланском: Бобров, "Философия в России". К. Веселовский, "Русский философ Д. М. Велланский". Рус. Старина, 1901, Филиппов, "Судьбы русской философии", Журн. Русское Богатство, 1894 г., Колюпанов, "Биография А. И. Кошелева", т. 1, Шпет, Ор. cit. Стр. 124-132, Коуге. Ор. dt. P. 91-99. См. также Розанов. "Воспоминания о Велланском", Журн Русский Вестник, 1867 г. началась публичная защита диссертации), и Велланский получил ученую степень без защиты диссертации. Лектором он был очень хорошим; по выражению его ученика Розанова, "личность Велланского вся была огонь и пламень", - и это было связано с его страстным увлечением идеями Шеллинга, которым он остался верен всю жизнь. Один историк (35) отказывается считать Велланского подлинным шеллингианцем, вследствие того, что он остановился на натурфилософии Шеллинга и не последовал за ним в его последних произведениях. Соображение более, чем странное, - как будто принятие одних учений Шеллинга должно сопровождаться исповедыванием всех других его учений. Велланский был ученым натуралистом, но горячо стоял за философскую постановку проблем науки, - и если ныне Коуrе ставит в "упрек" Велланскому то, что он не следовал за Шеллингом во всем объеме его построений, - то, например, Академия Наук в Петербурге дважды отказала Велланскому в звании академика как раз за "философичность" в науке. Проф. Павлову (тоже шлллингианцу) Велланский писал: "прошло 30 лет, как я в Российском ученом мире вопию, аки глас в пустыне". Он действительно был одинок, - несмотря на то, что натурфилософия очень интересовала русских людей в это время. Отчасти это было связано с очень тяжелым языком, каким писал Велланский, отчасти с тем, что он стремился не столько популяризировать Шеллинга (что великолепно делал Павлов, сыгравший поэтому более важную роль в развитии русского шеллингианства), сколько к "реформе" науки (в духе философии Шеллинга). Надо, впрочем, отметить, что у Велланского было немало горячих его поклонников; Колюпанов (36) свидетельствует, что еще в 40-ых годах книга "Биологическое исследование природы в творимом и творящем ее качестве" (вышла в свет в 1812-ом году) "заставляла гимназистов старших классов ломать над нею голову". Из учеников Велланского особо достоен внимания д-р Ястребцов, который писал в своей "Исповеди": "Велланский меня совершенно покорил натурфилософией". От натурфилософии Ястребцов перешел позже к общим философским вопросам (он презрительно отзывался о "фактомании" в науке) и кончил тем, что стал защищать веру (37). Велланский был {натурфилософом}, но все же и философом, как таковым. В 1824-ом году писал кн. Одоевскому (см. о нем следующую главу): "я первый возвестил Российской публике двадцать лет назад о новых познаниях естественного мира, - --------------------------------------(35) Коуrе. Ор. cit. P. 98. (36) Колюпанов. Ор. cit. T. I. Стр. 445. (37) О Ястребцове, см. Шпет Ор. cit. Стр. 305-9; к сожалению презрительный тон у Шпета портит, как всегда, его изложение. основанных на теософическом понятии, которое хотя началось у Платона, но образовалось и созрело у Шеллинга" (38). Действительно Велланский брал у Шеллинга не только натурфилософию, но в значительной степени и его трансцендентализм. Однако, не только у Велланского, но и в немецком и в русском шеллингианстве самым влиятельным оказался у Шеллинга его поворот к реализму. Трансцендентализм у шеллингианцев как бы смарщивается; эта любопытная деформация основной философской позиции Шеллинга, - для которой сам Шеллинг давал, впрочем, очень много поводов, - имела место уже в Германии. У Велланского, вслед за его реалистическим истолкованием Шеллинга, на первом плане стоит реалистически же понятая философия природы. Однако, не следует преуменьшать значения общефилософского материала у Велланского, - он все же, по существу, трансценденталист (в духе "системы тожества" Шеллинга). Одно время он думал написать очерк общих идей философии (39), но не сделал этого,-но не по отсутствию настоящего философского образования, как полагает Шпет (40), что очень трудно предположить в добросовестном ученом (каким был Велланский), который собирался занимать кафедру философии. Все же из его сочинений можно извлечь довольно последовательный очерк гносеологии и метафизики. Велланский защищал синтез умозрения и опыта: "умозрительное и эмпирическое знание, писал он, односторонни, и каждое в отдельности неполно... умозрение, при всех своих преимуществах, недостаточно без эмпирии". Однако, "истинное знание состоит в идеях, а не в чувственных данных; хотя опыт и показывает многие скрытые явления Природы, но не объяснил ни одного в его существенном значении. Опыт и наблюдение относятся к преходящим и ограниченным формам вещей, но не касаются беспредельной и вечной их сущности". В другом месте Велланский пишет, что задача науки состоит не в эмпирическом "объятии отдельных предметов", а в искании общего единства в природе. Эти гносеологические построения явно определяются той метафизической концепцией, какую развил Шеллинг в своей философии природы, и которая стремилась познать природу, как живое единство. "Природа есть произведения всеобщей жизни, писал Велланский, действующей в качестве творящего духа. Все живые и бездушные вещества произведены одной и той же абсолютной - --------------------------------------(38) См. у Боброва. Op. cit.Стр. 221. (Вып. II). (39) Об этом свидетельствует письмо Велланского к Павлову (у Боброва, вып. II, стр. 225). (40) Шпет. Ibid. Стр. 126. жизнью" (41). Время, пространство, вещество суть тоже "явления" вечного и беспредельного начала; "всеобщая жизнь" не есть поэтому ни вещество, ни сила, - а идеальное начало обоих, постигаемое нами умозрительно. Эта общая метафизическая концепция, взятая у Шеллинга, не просто зачаровала Велланского, а была для него прозрением в сокровенную творческую тайну мира. Этим прозрением он вдохновляется в своих научных трудах. Велланский был более, чем "убежден" в ценности указанной концепции, - он был пленен и восхищен ею. Велланский входит таким образом в состав школы Шеллинга, разрабатывает в духе его учений проблемы науки и Природы. Он принимает учение о мировой душе, о принципе полярности в природе, о всеобщей одушевленности и органическом строении мира. То "всесущественное" начало, которое есть Абсолют, есть источник неистощимой жизненности мира; в Абсолюте непосредственно укоренено все эмпирическое бытие. Из этого основного восприятия мира и его жизни вытекает и гносеологическая позиция Велланского, ибо для него наш разум "есть только отражение Абсолютного Ума, составляющего сущность всеобщей жизни". У Шеллинга порядок идей был обратный, -он исходил из трансцендентального идеализма, а не приходил к нему, - но не один Велланский, но все шеллингианцы по существу вдохновлялись его метафизикой и ради нее принимали и трансцендентализм. Но принимал трансцендентализм Велланский всерьез и без колебаний, - и хорошо понимал его логический примат (42). Если взять недавно изданный сборник под названием Romantische Naturphilosophie (43), в котором так сильно выступает влияние Шеллинга на разработку натур философских идей в романтике, - то надо признать, что по строения Велланского законно могли бы занять здесь очень вид ное место. Значение Велланского в развитии философских идей в Рос сии очень велико. Если непосредственное - --------------------------------------(41) Из рукописи "Животный магнетизм". См. у Боброва, вып. III. (42) Шпет очень грубо говорит, что Велланский начал с "натурфилософскаго хвоста, а не с философских принципов, не с головы" (Ibid Стр. 125). Но Велланский здесь нисколько не ниже других известных шеллингианцев - Окена, Каруса и др. Все они, исходя из принципов трансцендентализма, были заняты применением принципов Шеллинга к натурфилософии, антропологии и т. д. Шпет в другом месте (Ibid. Стр. 132), говорит о Велланском, что он был "нечутким, а потому и беспечным к. чисто философскому значению основных принципов". "Он не мог раскрыть философских основ науки и знания... ибо он не был философом". Суждение это явно несправедливо. (43) Romantische Naturphilosophie. Ausgewahlt von Ch. Bernoulli u. I. Kern. Jena, 1926. влияние его не было значительно (44), то когда - уже в 20-ые годы образовались кружки "любомудров" (см. об этом дальше) в Москве, а потом и в Петербурге, то они все признавали Велланского главой русских шеллингианцев. Павлов, глава московского шеллингианства, относился к Велланскому с исключительным вниманием. Правда, еще через десятилетие Велланский казался молодежи представителем "отсталого" уже течения мысли (45). Во всяком случае, в русском шеллингианстве, которое было чрезвычайно плодотворным для русской философской мысли, Велланскому принадлежит по праву первое место - не только в хронологическом смысле, но и в силу его серьезной и настойчивой работы в натурфилософии. 8. Другим русским шеллингианцем начала XIX-го века в России часто считают проф. Педагогического института и Университета в Петербурге, А. И. Галича (1783 - 1848). Это неверно - Галич не был шеллингианцем, как вообще не примыкал ни к какой системе, - по ядовитому замечанию Коуre, он был просто "профессором философии". Тем не менее, его значение в развитии философской культуры в России таково, что о нем нельзя не упомянуть. Галич окончил Духовную Семинарию (в г. Севске), был потом учеником проф. Петербургского Университета, П. Д. Лодия (46), которым был отправлен в заграничную командировку. По возвращении в Россию, Галич стал профессором в Педагогическом Институте, а потом и в Университете. Его наиболее популярные работы - "История философских систем, составленная по иностранным руководствам" (1819), "Опыт науки изящного" (1825), "Картина человека" (очерк философской антропологии) (1834). Судьба Галича была печальна: когда началась борьба против философии (против последователей немецкого идеализма), Галич был одним из первых пострадавших (ему вменили в вину то, что он "ограничивался изложением философских систем без опровержения их"). Будучи уволен из Университета и в скорости лишенный содержания, Галич бедствовал очень; в довершение его горькой судьбы, у него сгорела рукопись приготовленного им к печати сочинения. "История философских систем" Галича, хотя она и не является самостоятельным трудом, сослужила хорошую службу русской молодежи, когда (в 20-ых годах) стал развиваться интерес - --------------------------------------(44) Впрочем надо отметить, что лекции Велланского воодушевляли некоторых слушателей до "самозабвения", до "экстаза". (См. у Боброва. Ор. cit. Вып. II. Стр. 67). но влияние его было очень ограничено тем, что преподавал он в Медицинской Академии. (45) См. этюд Тарасевича о развитии естествознания в России. (Ист. России. Изд. Граната, т. VI). (46) П. Д. Лодий был автором "Логических Наставлений". См. о нем у Шпета. Ibid. Стр. 137-8. к философии. Еще большее значение имела его книга по вопросам эстетики. Мы уже отмечали при ознакомлении с XVIII-ым веком то значение, какое у русских мыслящих людей имела эстетика. Тот "эстетический гуманизм", о котором мы дальше говорим, пускал свои корни все глубже и шире. Начиная с первых же годов XIX-го века, начинают умножаться у нас переводы руководств по эстетике; вопросы эстетики не только стоят на первом месте, но и окрашивают собой иные философские интересы. Отчасти это было отражением того, что происходило на Западе (преимущественно в Германии), но своеобразный "примат" эстетических проблем имел собственные корни в русской душе. Сентиментализм, позже - романтизм несли с собой не только "усладу", но клали свою печать на вcе мировоззрение. Русское шеллингианство в первое время лишь в одном Велланском занималось проблемами натурфилософии, - и только к 30-ым годам эта сторона шеллингианства стала снова привлекать внимание более широких кругов. Но романтическая эстетика, в частности, "эстетический идеализм" Шеллинга, его возвышение искусства, его учение о художественном творчестве зачаровывали русские души уже с начала XIX-го века. Еще недостаточно обследовано развитие журнальной и книжной литературы, появившейся в первые десятилетия XIX-го века и посвященной вопросам эстетики. Во всяком случае, эти вопросы привлекали к себе всеобщее внимание - особенно в связи с литературными спорами между так называемыми классическим и романтическим направлениями. Книга по эстетике Галича, не блиставшая оригинальностью, иногда туманная, все же подымала вопросы эстетики до философской высоты; она несомненно оставила свой след в истории эстетических исканий 20-ых и 30-ых годов (47). Упомянем кстати, что книга Галича "Картина человека" - первый опыт философской антропологии - тоже неоригинальна (хотя в ней было много ценного материала - особенно важно учение о "страстях", разработанное по Спинозе) (48). Из других русских шеллингианцев упомянем прежде всего о М. Г. ПАВЛОВЕ (1793 - 1840), который прошел Духовную Семинарию в Воронеже, потом учился в Харьковском Университете (у Шада), откуда перешел в Московский Университет. По окончании его, был послан в научную командировку в Германию, откуда, вернулся восторженным поклонником Шеллинга и Окена. Заняв кафедру агрикультуры и физики, Павлов стал читать лекции по своей кафедре, но очень скоро приобрел чрезвычайную - --------------------------------------(47) См., наприм., Замотина, "Романтизм двадцатых годов". Т. I-II (1911), О Галиче, см. у Замотина, т. I. Стр. 105-117. (48) См. беглые замечания о ней у Шпета. Ibid. Стр. 133-5. Также у Б. Г. Ананьева, (Очерки истории русской психологии XVIII и XIX в.), Москва. 1947. Стр. 74-79. популярность не только среди студентов разных факультетов, но и среди широких кругов русского общества. В своих лекциях Павлов, обладавший даром ясного и вместе с тем увлекательного изложения, неизменно касался как теории познания, так и общих принципов натурфилософии. Эти лекции Павлова сослужили большую службу для развития философских интересов среди талантливой молодежи (о философских кружках 20-ых годов см. следующую главу). В 1828-ом году Павлов начал издавать научно-литературный журнал "Атеней", где поместил несколько статей по философии. ("О взаимном отношении сведений умозрительных и опытных", "О различии между изящными искусствами и науками") (49). Он выпустил несколько книг по своей специальности, из которых следует особенно выделить "Основания физики". Павлов и в гносеологии и особенно в натурфилософии был верным последователем Шеллинга (50), но он не шел дальше общих принципов трансцендентализма в гносеологии и лишь в натурфилософии был более смелым. В диалектике философских течений того времени имела большое значение его статья "О различии между изящными искусствами и науками", в которой Павлов трактовал эстетическую проблему в духе Шеллинга. Но все эти статьи Павлова, свидетельствующие о том, насколько глубоко он был проникнут философией Шеллинга, не имели того значения, какое бесспорно принадлежало его лекциям. К шеллингианцам причисляют (впрочем, всегда с оговорками) проф. ДАВЫДОВА (1794 - 1863), который был учеником упомянутого выше проф. Буле. Его докторская диссертация была посвящена Бекону, из чего - без дальнейших оснований - заключают о его склонности к эмпиризму (51). Когда среди молодежи, увлекавшейся философией (см. в следующей главе о "философских кружках"), стало ярко проявляться поклонение Шеллингу, Давыдов стал отдавать "предпочтение" Шеллингу, давал читать воспитанникам университетского пансиона произведения - --------------------------------------(49) Еще раньше Павлов поместил в журнале кн. Одоевского "Мнемозина" статью "О способах исследования природы". О Павлове, см. у Боброва "Философия в России". Вып. I и II, Шпета Ibid. Стр. 286-299, Koyre. Ор. cit. р. 126-136, Герцен, "Былое и Думы". Т. I, Сакулин, Кн. Одоевский. Т. I Стр. 115-127. (50) Шпет считает Павлова шеллингианцем лишь "приблизительным" (Ibid. Стр. 127). Сакулин (Ор. cit. стр. 127), пишет: "мы можем считать Павлова шеллингианцем или точнее - окенианцем лишь с весьма существенными оговорками". (51) Впервые это мнение высказал М. М. Филиппов ("Судьбы рус. философии" в журнале "Русское Богатство", 1894 г., ? 8). За Филипповым то же мнение высказал П. Н. Милюков ("Главные течения". Стр. 296). Впрочем Милюков причисляет его больше к "оппортунистам". Филиппову следует и Сакулин. Шпет справедливо подчеркивает недостаточность оснований для такого суждения о Давыдове. Шеллинга. Работая рядом с упомянутым выше Павловым, горячим и искренним шеллингианцем, Давыдов, эклектик по существу, уделял много внимания Шеллингу, и в этом смысле ему принадлежит немалая заслуга в развитии шеллингианства в Москве - достаточно, например, вспомнить, с каким увлечением отдавался шеллингианству будущий историк М. Погодин, с которым нам еще придется встретиться позже. Но Милюков прав в своем резком суждении о Давыдове, когда пишет: "в философии Давыдов оказался таким же оппортунистом, каким был он в житейских отношениях, - и уже из одного того, что Давыдов счел нужным приспособлять свои взгляды к философии Шеллинга, мы можем заключить, что шеллингианство входило в моду (52). Когда в правительственных русских кругах стал утверждаться официальный национализм, Давыдов написал статью, в которой решительно высказался против того, чтобы русская философия примыкала к немецкому идеализму... Давыдову нельзя отказать в знании истории философии, ни в известной философской проницательности (53), но все это не дало никаких ценных плодов в смысле творчества. Заслуги Давыдова исчерпываются его влиянием на молодежь - и этим определяется и его место в истории русской философии. 9. Для общей оценки русского шеллингианства недостаточно материала, до сих пор разобранного, - лишь после того, как мы ознакомимся с московскими и петербургскими философскими кружками, с творчеством кн. В. Ф. Одоевского и других мыслителей мы можем дать общую оценку русского шеллингианства. Сейчас же, заканчивая настоящую главу, коснемся лишь тех представителей раннего русского шеллингианства, которые принадлежали первым десятилетиям XIX-го века. Прежде всего надо помянуть К. ЗЕЛЕНЕЦКОГО (1802 - 1858), преподававшего в лицее в Одессе, который издал "Опыт исследования некоторых теоретических вопросов". В ряде статей, входящих в эту книгу, Зеленецкий развивает идеи трансцендентализма - ближе к Шеллингу, чем к Канту. В особой статье, посвященной логике, Зеленецкий полемизирует с Гегелем (54). Там же в Одессе был профессором П. П. Курляндцев (1802 ---------------------------------------- 1838), который успел себя проявить лишь как переводчик Шеллинга ("Введение в умозрительную физику"), известного шеллингианца Шуберта ("главные черты космологии") и Стеффенса (тоже шеллингианца): "О постепенном развитии природы". - --------------------------------------(52) Милюков. Ор. cit. Стр. 296. (53) См. подробный разбор взглядов Давыдова у Шпета и Koyre. (54) О Зеленецком, см. подробности у Шпета. Ibid. Стр. 104-110. Ученик Велланского, Хр. ЭКЕВЛЕД (1808 - 1877) издал (в 1872-ом году) книгу "Опыт обозрения и биолого-психологического исследования способностей человеческого духа". Автор сам признает, что главные мысли его взяты им из лекций Велланского. Ученик Павлова, М. А. МАКСИМОВИЧ (1803 - 1873), сначала ботаник, потом историк литературы, был профессором в Киевском Университете. Он написал, кроме ряда специальных работ (55), несколько этюдов по философии естествознания - в духе Шеллинга. Харьковский профессор ДУДРОВИЧ (1782 - 1830), ученик и преемник Шада, в лекциях своих развивал идеи Шеллинга. То же надо сказать о проф. филологии в Харькове, И. К. Кронеберге (1788 - 1838); он, между прочим, популяризировал Дж. Бруно, а в своих этюдах, посвященных эстетике, был близок к Шеллингу (56). 10. В шеллингианстве следующего за Велланским поколения на первый план выступает эстетическая философия Шеллинга, во всяком случае, она оказывается в фокусе философских размышлений. Конечно, здесь очень сильно сказалось общее влияние немецкой романтики, но не следует забывать о том, что эстетический момент играл уже значительную роль в философских течениях в России в ХVIII-ом веке. Но особое значение надо приписать тому, что можно назвать "эстетическим гуманизмом", который был очень тесно связан с так называемым сентиментализмом. Сентиментализм вовсе не есть явление, присущее только изящной литературе XVIII-го века, - как это часто полагают. Сентиментализм в литературе был только проявлением в искусстве явления более широкого; и по своим корням, и по своему содержанию сентиментализм есть особая эпоха в европейской культуре, как порождение религиозных движений XVII-го и XVIII-го вв. в Европе (57). Для русского сентиментализма как раз чрезвычайно существенным является его эстетизирующий характер. Здесь имели место западные влияния (в особенности Шефтсбери, который впервые в западной философии сближает моральное чувство с эстетической сферой, что нашло свое выражение в - --------------------------------------(55) См. о них у Чижевского. Ор. cit. Стр. 101 (пр. 44). (56) См. о нем у Шпета. Ibid. Стр. 325. (57) Эти очень хорошо показано в работе М. Wieser (Der senitmentale Mensch). (1924). известном учении Шиллера о Schone Seele) (58), ii у русских сентименталистов (я имею в виду Карамзина и Жуковского) (59) эстетический момент органически слит с их гуманизмом. В том и состоит значение обоих названных представителей русского сентиментализма, что у них гуманизм XVIII-го века получит новое обоснование, новый характер. В запутанной диалектике русских духовных движений эстетическому моменту принадлежит настолько большое значение, что нам необходимо несколько остановиться на характеристике эстетического гуманизма, как он впервые проявился в России у Карамзина и Жуковского. Н. М. Карамзин (1766 - 1826) подучил очень тщательное воспитание в Москве под руководством профессора Шадена (60), -- он был основательно знаком с немецкой, французской и английской литературой - не только художественной, но и философской. Главным вдохновителем его был Руссо, но не в его социально-этическом пафосе, а в его пламенной защите прав чувства. Карамзин поклонялся Руссо "энтузиастически", - в порядке эстетическом; он принимал даже республиканизм, которому, кстати сказать, оставался верен до конца жизни - несмотря на резкий идейный перелом, превративший его в апологета русского самодержавия. Говорил же позже Герцен, что для него и его поколения слово "республика" имело "нравственный смысл", т е. было не столько политической идеей, сколько вытекало из требований морального идеала. Так вот и о Карамзине надо сказать, что в его республиканизме нет ни политического, ни морального содержания, - но он поклонялся республиканизму, как он говорит, "по чувству", во имя его эстетической, формальной гармоничности. Он писал И. И. Дмитриеву: "по чувству я остаюсь республиканцем, - но при том верным подданным русского царя" (61). Кн. Вяземскому он однажды писал: "я в душе - республиканец и таким и умру". А Н. И. Тургенев - --------------------------------------(58) О влиянии Шефтсбери на немецкую мысль (в указанном в тексте смысле), см. особенно в интересной книге Obernauer. Die Problematik d. asthetischen Menschen und deutsch. Literatur, 1923, также у Unger. Hamann und die Aufklarung (1te Aufl. 1911, S. 63, passim). См. также превосходную книгу В. А. Кожевникова "Философия чувства и веры в XVIII в.". К сожалению вышел только I том. (59) О принадлежности Жуковского к эпохе сентиментализма см. Александр Веселовский, "Жуковский. Поэзия чувства и сердечного воображения", 1904. (60) Карамзин был связан в Москве с немецким поэтом Lenz (представителем Sturm und Drang Periode или т. наз. Geniezeit), который доживал свой век в Москве. О различных влияниях на Карамзина, см. книгу Сиповского, Н. М. Карамзин (1889), а также книгуАлексея Веселовского, "Западное влияние в русской литературе", 4 изд. Стр. 127-133. (61) Сиповский, Карамзин. Стр. 109. свидетельствует, что Карамзин, узнав о смерти Робеспьера, расплакался (62). Конечно, ясно, что республиканизм Карамзина никак не был для него связан с исторической реальностью, - это была просто эстетически окрашенная мечтательность, которая и образует основу эстетического гуманизма (безответственного не по легкомыслию, а по своему ирреализму). Эта мечтательность не была забавой в сентиментализме; если в нем есть "сладостное упоение" своими переживаниями, то все же он обращен и к реальности, которую, впрочем, оценивает лишь эстетически. Оттого, например, в Карамзине "естественным" был его философский эклектизм: это не беспринципность, а безответственность, вытекавшая из примата эстетического момента. В одном месте Карамзин высказывает мысль, которую часто развивали в XVIII-ом веке на Западе (Hemsterhuis, Hamman, Jacobi): "чувствительное сердце есть богатый источник идей" (63). "Все прекрасное меня радует", не раз говорит он, и в этом "панэстетизме" тонет (не у него одного!) моральная и идейная ответственность. У Карамзина во все периоды его жизни - даже когда он целиком отдался писанию "Истории государства Российского", - останется в силе и неизменности лишь этот эстетический момент (64). Карамзина следует считать поэтому представителем эстетического гуманизма у нас (65). Нельзя сомневаться этом, и пристрастные суждения о Карамзине (наприм., Пыпина (66)) напрасно запутывают это. В одной ранней статье Карамзин говорит: "мы любим Руссо за его страстное человеколюбие", - но и в самом Карамзине было это человеколюбие, которое он сам в одном месте характеризует, как "нежную нравственность". Это был тот же идеал, который Шиллер определял словами "schone Seele", - тот эстетический оптимизм, в котором вера в торжестве добра поддерживается эстетическими переживаниями. "Семя добра есть - --------------------------------------(62) См. Н. И. Тургенев. "Россия и русские" (заметка о Карамзине). Рус. пер. 1915, стр. 339-344. (63) Карамзин. Сочинения (изд. 1838 г., т. IX. Стр. 236, статья "Чувствительный и холодный"). (64) Примат эстетического принципа и в историческом исследовании у Карамзина, хорошо подчеркивает Милюков. ("Главные течения..." Стр. 165). (65) Obernauer (Op.cit. Стр.267) справедливо считает самым ярким представителем эстетического гуманизма В. Гумбольдта за свободу его от всяких исторических примесей. В Карамзине этих "примесей" было достаточно. (66) Пыпин говорит с иронией о Карамзине: "В кругу отвлеченных понятий Карамзин - нежнейший друг человечества", ("Общественное движение при Александре I". Изд. 2-е 1885) Стр. 199. в человеческом сердце и не исчезает никогда", повторяет Карамзин за Руссо, - но этот оптимизм определяется у Карамзина мотивами чисто эстетического гуманизма. Его ведь оптимизм не может быть отрываем от его мечтательного ожидания того, что "род человеческий приближается к совершенству", ибо "Божество обитает в сердце человека (67). Устами одного из участников "переписки Мелидора и Филалета" Карамзин возглашает: "небесная красота прельщала взор мой, восполняла сердце мое нежнейшей любовью; в сладком упоении стремился я к ней духом". Это, конечно, сентиментализм, но за ним стоит определенная установка духа, - утверждение эстетической морали. Однажды он написал такие слова: "по словам Руссо, только то прекрасно, чего нет в действительности. - Так что же - если это прекрасное, подобно легкой тени, вечно от нас убегает, овладеем им, хотя бы в воображении". Охранить очарование прекрасным образом становится здесь существенной задачей, перед которой должна отступить суровая правда действительности. У Карамзина, как историка, начинает воскресать идея "священного" характера власти, оживает утопическая идеология XVI в., - но уже, конечно, без церковного пафоса. В охранительном патриотизме Карамзина (68) церковное обоснование учения о власти подменяется заботой о славе России, мощи и величия ее. Это обмирщение былой церковной идеи заменяло церковный пафос эстетическим любованием русской жизнью, русской историей. Тут, конечно, прав Пыпин, когда он обвиняет Карамзина в том, что он укрепил национальное самообольщение, содействовал историософскому сентиментализму и, отодвигая в сторону реальные нужды русской жизни, упивался созерцанием русского величия. Но в том то и заключается историческое место Карамзина в диалектике духовных блужданий его времени, что, строя систему эстетического гуманизма, он вдвигал новый момент в по строения идеологии у интеллигенции, что он делал новый шаг в сторону секулярного понимания жизни. 11. По иному действовал другой представитель эстетического гуманизма поэт В. А. Жуковский (1783-1852). К философии Жуковский имел самое отдаленное отношение, но в диалектике русских духовных исканий у него есть свое место - в нем еще яснее, чем у Карамзина, выступает примат эстетического принципа, а в то же время Жуковский больше других способствовал внедрению в русскую жизнь влияния немецкой романтики. - --------------------------------------(67) Цитаты из статьи "Переписка Мелидора и Филалета". (68) О его примечательной "Записке о древней и новой России", см. книгу Пыпина (гл. IV). Жуковский поклонялся Руссо и Шатобриану (69), Шиллеру (70) ранним немецким романтикам. Жуковскому была собственно чужда эстетическая философия Шиллера (71), но ему было близко сближение эстетической и моральной сферы у Шиллера - идеал Schone Seele. В одной из статей (в 1809 г.) он писал о "нравственной пользе поэзии" во вкусе теории о Schone Seele. Ему особенно были близки те течения немецкой романтики, которые тянулись ко всему запредельному, к "ночной стороне души", к "невыразимому" в природе и человеке. Не случайно и то, что (еще в 1806 г.) он затевал полное издание на русском языке сочинений Руссо, - "культура сердца" была постоянным сосредоточием его размышлений и переживаний. Уже у Жуковского закладываются основы того учения о человеке, которое позже развивал Киреевский (см. гл. IV этой части) (72). Очень любопытно довольно частое у Жуковского усвоение религиозного смысла искусству. Это была черта всей романтики (преимущественно, впрочем, немецкой) - остановка на эстетической стороне в религии, в морали, в общественных отношениях. На вершине этого процесса в европейской культуре (не сказавшего доныне своего последнего слова) стоит несомненно Шиллер с его гениальными прозрениями в этой области. Но обожание искусства, стремление увидеть в нем "откровение", усвоение ему "священного" характера имеют глубочайшую связь с процессом секуляризации. У Жуковского мы находим очень характерную формулу: "Поэзия есть Бог в святых мечтах земли". (поэма "Камоенс") Несколько иначе та же идея выражена в словах: "поэзия небесной религии сестра земная" - эта формула мягче и расплывчатее, чем первая, в которой поэзия оказывается сама по себе религиозной. Немецкие романтики тоже отожде отождествляли (особенно Новалис, Фр. Шлегель) поэзию и религию; Жуковский не отличен от них в этом усвоении поэзии самобытной религиозной стихии (независимой от Церкви). Так же, как у Карамзина, натуральный исторический порядок имеет сам по - --------------------------------------(69) См. об этом у А. Веселовского (Западное влияние), стр. 141. (70) О влиянии Шиллера, см. у Замотина "Романтизм 20-х годов". (1911), т. I. Стр. 87. (71) Влияние эстетической философии Шиллера на русскую мысль длилось в течение всего XIX в. Влияние это, к сожалению, еще недостаточио изучено. См. книгу Peterson. Schiller in Russland. Munchen, 1934. Отметим, что статьи Шиллера по эстетическим вопросам были не раз переводимы на русский язык, впервые, кажется в 1813 году. Переводы немецких (позднее и французских) эстетик заполняли тогда книжный рывок. (72) Влияние Жуковского на Киреевского отмечал уже Гершензон. См. его "Исторические записки". Стр. 15. себе уже священный характер (73), так и у Жуковского священна поэзия, искусство вообще. Все это было созвучно тому основному процессу в русской культуре, который весь состоял в кристализации новой секулярной идеологии. От эстетического гуманизма Карамзина и Жуковского, - расплывчатого, по существу безответственного, - мы переходим теперь к тем течениям русской мысли, в которых тоже доминирует во всем эстетический момент. Но здесь уже нет ни безответственности, ни расплывчатости. Здесь привходит влияние Шеллинга и более глубоких течений в немецкой романтике. Эта новая "волна" шеллингианства выявляется уже в 20-х годах, - прежде всего, в философских кружках, - одни из них оплодотворяются по преимуществу философией Шеллинга, для других философия Шеллинга имеет лишь переходное значение в движении к Гегелю. - --------------------------------------(73) Карамзин однажды писал: "Революция объяснила идеи - мы увидели, что гражданский порядок священн, даже в самых местных или случайных недостатках своих".Читать дальше