Артур Шопенгауэр - Избранные произведения

Если же признавать значение аскезы, то к тем конечным пружинам человеческих действий, которые установлены мною в моем конкурсном сочинении о фундаменте морали, т. е. к 1) собственному благу, 2) чужому горю и 3) чужому благу, надо прибавить еще и четвертую — собственное горе. Я здесь отмечаю это только в интересах систематичности и последовательности. — Тема названного сочинения была предложена в смысле царящей в протестантской Европе философской этики, и оттого я должен был обойти молчанием эту четвертую пружину.

См.: Ф. Г. Г. Виндишман: «Шанкара, или о Ведийских теологических исследованиях», стр. П6, 117 и 121–122; также «Упанишады» [в исследовании Анкетиль дю Перрон], т. I, стр. 340, 356, 360.

«Азиатские исследования», том 6, стр. 474.

Ср. мои «Основные Проблемы этики», стр. 274 (2-е изд., стр. 271).

Св. Бонавентура. «Жизнь Франциска», гл. 8; К. Хазе. «Франциск Ассизский», гл. 10; Кантаты св. Франциска, изд. Шлоссера и Штейнле. Франкфурт-на-Майне, 1842.

Духовное руководство Михаила де Молино: по-испански 1675, по-итальянски 1680, на латинском языке 1687, французское издание не представляет редкости, его название: «Сборник разных работ касательно квиетизма Молино и его последователей». Амст[ердам], 1688.

Матфей 19, II, сл.; Лука 20, 35–37; 1. Коринф. 7, 1—II, 25–40. — (I. Фесс. 4, 3–1. Иоанн. 3, 3); Апокал. 14, 4.

Ср. «Волю в природе», второе изд, стр. 124.

Напр., [Еванг.] от Иоанна, 12, 25 и 31; 12, 30; 15, 18, 19; 16, 33. К Колосс. 2, 20; К Эфес, 21, 1–3. Первое послан. Иоанна. 2, 15–17, и 4, 4,5. При этом можно видеть, как иные протестантские богословы в своих попытках перетолковать текст Нового Завета в духе своего рационалистического, оптимистического и бесконечно плоского мировоззрения заходят так далеко, что в своих переводах этот текст прямо искажают. Так, Г. А. Шот в своей новой версии, присоединенной к гризебаховскому тексту 1805 г., переводит слово «космос» в Евангелии от Иоанна (5, 18, 19) словом «иудеи», в первом послании Иоанна 4, 4 — словами «несведущие люди», а в послании к Колосс. 2, 20 «стихии космоса» он переводит: «иудейские элементы», между тем как Лютер повсюду честно и правильно переводит это словом «мир».

Беллерман. «Исторические известия об ессеях и терапевтах», 1821, стр. 106.

Природа непрестанно совершенствуется, переходя сначала от механических и химических процессов неорганического царства к царству растительному с его тупым самодовольством, а отсюда к царству животному, где начинается интеллектуальная деятельность и сознание; последние от слабых зачатков постепенно идут все выше, чтобы, наконец, сделав еще один и самый большой шаг, подняться до человека, в интеллекте которого, следовательно, природа достигает вершины и цели своей производительной деятельности, т. е. дает совершеннейшее и труднейшее, что только она в силах создать. Но и в пределах человеческого рода интеллект представляет еще много заметных степеней, крайне редко достигая своего высшего, действительно глубокого развития. В таком своем развитии, следовательно, он является, в более узком и строгом смысле, труднейшим и высшим произведением природы, т. е. самым редким и ценным, что может указать мир. Такой интеллект дает наиболее ясное сознание и потому представляет себе мир определеннее и полнее, чем всякий другой. Снабженный им человек обладает поэтому самым благородным и прекрасным на земле и, соответственно тому, имеет для себя такой источник наслаждений, в сравнении с которым все остальные ничтожны, — так что он ничего не требует себе извне, кроме только досуга, чтобы' без помехи наслаждаться этим достоянием и шлифовать свой алмаз. Ибо все остальные, т. е. не интеллектуальные, наслажденья носят более низменный характер: все они сводятся к движениям воли, т. е. к желанию, надежде, страху и достижению, все равно на что бы это ни было направлено, причем дело никогда не может обойтись без огорчений, а к тому же с достижением обычно связано большее или меньшее разочарование, — тогда как при интеллектуальных наслаждениях истина становится все яснее. В царстве интеллекта нет места для скорби: здесь все — познание. Но ведь все интеллектуальные наслаждения доступны человеку лишь через посредство и, стало быть, по мере собственной интеллектуальности: ибо сколько бы ума ни было на свете, он бесполезен тому, у кого его нет. Реальная же невыгода, сопряженная с этим преимуществом, заключается в том, что во всей природе вместе с интеллектуальностью растет также и способность к страданию, которая тоже, следовательно, лишь здесь достигает своей высшей точки.

Сущность вульгарности заключается в том, что в сознании человека познавательная деятельность всецело подавлена волением, которое получает такое значение, что познание действует исключительно лишь на службе у воли; где, следовательно, этой службы не требуется, т. е. не имеется под рукой решительно никаких мотивов, ни важных, ни ничтожных, там познание совершенно прекращается, наступает полное отсутствие мыслей. Но ведь свободное от познания воление есть самое обычное явление, какое только существует: его можно наблюдать у всякого деревянного чурбана, который обнаруживает его хотя бы при своем паденьи. Вот почему подобное состояние называется вульгарностью. При нем продолжается лишь деятельность органов чувств и незначительная функция рассудка, нужная для усвоения их показаний, благодаря чему вульгарный человек постоянно открыт для всех впечатлений, т. е. мгновенно замечает все, что вокруг него происходит, так что его внимание немедленно привлекается самым тихим звуком и всяким, хотя бы ничтожным обстоятельством, — совершенно как у животных. Все это состояние отражается на его лице и всей его внешности, — откуда и получается вульгарный вид, который производит особенно неприятное впечатление, когда, как это бывает в большинстве случаев, исключительно владеющая здесь сознанием воля неизменна, эгоистична и вообще дурного качества.

Высшие сословия, со своим блеском, со своей роскошью, пышностью, великолепием и всякого рода показными сторонами, могут сказать: наше счастье лежит всецело вне нашего я: оно помещается в головах других.

«Твое знание ничто/ если другой не знает, что у тебя есть это знание».

Рыцарская честь — порождение высокомерия и глупости. (Противоположную ей истину ярче всего высказывает принцип, гласящий: «Нищета людей — наследие Адама».) Весьма замечательно, что этот верх всякой спеси встречается единственно и исключительно среди членов той религии, которая вменяет в обязанность своим последователям самое полное смирение: ни в прежние времена, ни в других частях света этот принцип рыцарской чести неизвестен. Одна ко происхождение его надо приписать не религии, а скорее феодальному строю, при котором каждый благороднорожденный смотрел на себя как на маленького государя, не признавая над собою никакого человеческого судьи, и потому привыкал считать свою личность совершенно неприкосновенной и священной, так что всякое посягательство на. нее, следовательно всякий удар и всякое ругательство, представлялось ему как заслуживающее смерти преступление. Таким образом, принцип этот и дуэли первоначально. применялись лишь у дворянства, а вследствие того, в позднейшие времена, у офицеров; потом, чтобы не отстать от них, в некоторых странах, хотя далеко не во всех случаях, примкнули к ним и другие высшие сословия. Хотя дуэли возникли из ордалий, однако последние являются не основанием, а следствием и приложением принципа чести: кто не признает никакого человеческого судьи, тот обращается к божественному. Сами же ордалии свойственны не одному христианству, но очень сильно распространены также и в индуизме, хотя главным образом в более древнее время; однако следы их сохраняются еще и теперь.