Артур Шопенгауэр - Избранные произведения

Причиной, в теснейшем смысле слова, я именно называю то состояние материи, которое, вызывая необходимо другое, само испытывает перемену, равную производимой, что выражается правилом: действие равно противодействию. Далее, при действительной причине, действие возрастает в полнейшей соразмерности с возрастанием причины, следовательно, и противодействие также: так что, когда известен образ действия, по степени интенсивности причины можно измерить и вычислить степень действий, и наоборот. Такие, так называемые, причины действуют во всех явлениях механических, химических и т. д., словом, во всех изменениях неорганических тел. Я называю, напротив, раздражением ту причину, которая не испытывает противодействия соответственного ее действию и коей интенсивность в своей степени никак не идет параллельно с интенсивностью действия, почему и не может измеряться последнею. Напротив, небольшое увеличение раздражения может причинить очень большое в действии или же, наоборот, совершенно уничтожить прежнее действие и т. д. Такого рода все действия на органические тела: итак, по раздражениям, а не просто по причинам происходят все собственно органические и растительные перемены в животных телах. Раздражение, как и всякая причина, равно как и мотив, всегда определяет только точку наступления каждой проявляющейся силы во времени и пространстве, а не самую сущность проявляющейся силы, которую мы, согласно предшествующим выводам, признаем волей, приписывая ей поэтому как бессознательные, так и сознательные перемены тела. Раздражение держит середину, представляет переход между мотивом, который есть через познание прошедшая причинность, и причиной в тесном смысле. В отдельных случаях оно приближается то к мотиву, то к причине, но тем не менее должно быть всегда от обоих отличаемо; так, напр., подъем соков в растениях совершается по раздражению и не должен быть объясняем одними причинами по законам гидравлики или волосности: тем не менее само явление поддерживается этими законами и вообще приближается к чисто причинным изменениям. Напротив, движения «гедисарум гиранс» и «мимоза пудика», хотя и происходят еще по раздражениям, тем не менее сходны с мотивированными и как бы представляют переход к ним. Суживание зрачка при усиленном свете происходит вследствие раздражения, но переходит уже в движение по мотиву; ибо происходит вследствие того, что чрезмерный свет подействовал бы болезненно на сетчатку, и мы, чтобы этого избежать, суживаем зрачок. Поводом к эрекции мотив, так как он представление; но действует он с необходимостью раздражения, т. е. ему нельзя противостоять, а нужно его устранить, чтобы сделать бессильным. То же относится к отвратительным предметам, возбуждающим наклонность к рвоте. Как действительную середину совершенно иного рода между движениями по раздражению и действиями по сознательному мотиву мы только что рассматривали животный инстинкт. Как на другую подобную середину можно бы решиться указать на дыхание. Спорили о том, принадлежит ли оно к произвольным или непроизвольным движениям, т. е. происходит ли оно по мотиву или по раздражению: почему, быть может, следует признать его серединой между тем и другим. Маршаль Галль («О болезнях нервной системы», § 293 и след.) это относит к смешанным функциям, так как оно зависит частью от мозговых (произвольных), частью от спинных (непроизвольных) нервов. Тем не менее мы должны его окончательно причислить к проявлениям воли по мотиву: ибо другие мотивы, т. е. чистые представления, могут склонить волю, сдерживать или ускорять дыхание, и, по-видимому, как при всех других произвольных действиях, можно его совершенно задержать и добровольно задохнуться. В самом деле, это было бы возможно при существовании какого-нибудь другого мотива, который до того сильно действовал бы на волю, что перевешивал бы настоятельную потребность в воздухе. По свидетельству некоторых, Диоген действительно таким образом прекратил свою жизнь (Диог. Лаэрций, VI, 76). Говорят, и негры это делали (Ф. Б. Осиандер. «О самоубийстве», 1813, стр. 170–180). Это могло бы нам служить сильным примером влияния отвлеченных мотивов, т. е. перевеса собственной разумной воли над животной. Подтверждением зависимости дыхания, хотя отчасти, от деятельности мозга может служить факт, что синильная кислота прежде всего убивает тем, что поражает мозг и через его посредство задерживает дыхание; но если поддерживать последнее искусственно, пока пройдет оцепенение мозга, то смерти не последует. В то же время дыхание представляет нам, кстати, очевиднейший пример тому, что мотивы действуют с такой же необходимостью, как раздражения и простые причины в теснейшем смысле, и могут быть обессилены только противоположными мотивами, как давление противодействием; ибо при дыхании призрак возможности его задержки гораздо слабее, чем при других мотивированных движениях; так как при нем мотив очень настоятелен, очень близок, его удовлетворение, по безусталости отправляющих это мускулов: крайне легко, притом обыкновенно ничто ему не препятствует, и все вместе поддерживается самой древней привычкой индивидуума. Между тем, собственно говоря, все мотивы действуют с такой же необходимостью. Сознание, что необходимость одинаково присуща как движениям по мотивам, так и движениям по раздражению, облегчит нам доступ к убеждению, что даже то, что в органическом теле происходит по раздражениям и вполне закономерно, тем не менее в сущности все-таки воля, которая хотя не сама в себе, но во всех своих проявлениях подчинена закону основания, т. е. необходимости [16] Это убеждение вполне утверждается моим сочинением: «О свободе воли», где (ст. 30–44, Основные проблемы этики) поэтому и отношения между причиной, раздражением и мотивом получили подробное развитие. . Поэтому мы не ограничимся признанием животных, как в действиях их, так и во всем их существовании, корпорации и организации, за проявления воли; но перенесем это, нам единственно непосредственное данное, познание сущности вещей самих в себе и на растения, коих все движения возникают из раздражения, так как отсутствие познания и обусловленного им движения по мотиву составляет единственное существенное различие между животным и растением. Поэтому мы будем то, что для представления является растением, простою вегетацией, слепой развивающейся силой, рассматривать как волю, и признавать его тем самым, что составляет основание нашего собственного явления, как оно высказывается в нашей деятельности и даже в целом существовании нашего тела.

Нам остается еще последний шаг: распространение нашего образа воззрения и на все те силы, которые действуют в природе по общим, неизменным законам, согласно коим происходит движение всех тех тел, кои, будучи совершенно без органов, для раздражения не имеют восприимчивости, а для мотива познания. Мы поэтому должны ключ к познанию сущности вещей в самих себе, который могло нам вручить только непосредственное познание собственного существа, приложить и к тем явлениям неорганического мира, которые отстоят от нас всего далее. Если мы внимательно рассмотрим их, если мы увидим могучее, неудержимое стремление вод в глубину, постоянство, с которым магнит снова обращается к северу, увлечение, с каким к нему тянется железо, напряжение, с каким электрические полюсы ищут воссоединения, и которое, подобно человеческим желаниям, только усиливается от препятствий; если мы посмотрим на внезапное и быстрое нарастание кристалла, с такою правильностью образования, которое, очевидно, есть, только пораженное и задержанное оцепенением, вполне решительное и определенное стремление в различных направлениях; если мы заметим выбор, с коим тела, посредством состояния жидкости освобожденные и выведенные из оков оцепенения, друг друга ищут и избегают, соединяются и разлучаются; если мы, наконец, непосредственно чувствуем, как тяжесть, коей стремлению к земной массе противодействует наше тело, постоянно давит и гнетет последнее, верная своему единственному стремлению; то не нужно нам особенно напрягать воображение, чтобы даже в такой дали распознать наше собственное существо, то самое, которое преследует в нас свои цели при свете познания, а здесь, в слабейших своих проявлениях, стремится лишь слепо, глухо, односторонне и неизменно, тем не менее будучи всюду одним и тем же, — подобно тому, как первое мерцание зари разделяет с лучами полудня название солнечного света — и здесь, как и там, должно называться именем воли, означающим то, что составляет сущность всякой вещи в себе и единственное ядро всякого явления.