Артур Шопенгауэр - Избранные произведения

Вообще же человек может находиться в самом полном согласии с одним только самим собою, но не со своим другом, не с своей возлюбленной: ибо разница в индивидуальности и настроениях всегда ведет к дисгармонии, хотя бы и незначительной. Вот почему истинный, глубокий мир сердца и совершенное душевное спокойствие, это, наряду с здоровьем, наивысшее земное благо, можно обрести только в одиночестве, а в качестве стойкого настроения — только в самом глубоком уединении. Если при этом собственное я оказывается великим и содержательным, то мы наслаждаемся счастливейшим состоянием, какое только можно отыскать на этой бедной земле. Да, я прямо утверждаю: как ни тесно связывают людей дружба, любовь и брак, вполне честно все-таки мы относимся в конце концов лишь к себе самим и разве только еще к своим детям. Чем меньше, вследствие объективных или субъективных условий, приходится нам сталкиваться с людьми, тем лучше для нас. Одиночество и пустыня позволяют сразу если не перечувствовать, то по крайней мере предусмотреть все свои дурные стороны; общество, напротив, коварно: под видом забавы, общения, совместного наслаждения и т. д. оно скрывает часто непоправимые беды. Главною наукой юности должно бы быть уменье переносить одиночество, — ибо последнее служит источником счастья, душевного покоя. А из всего этого следует, что в самом лучшем положении находится тот, кто рассчитывает исключительно на самого себя и может быть для себя самого всем во всем; Цицерон говорит даже: «невозможно не быть счастливейшим тому, кто всецело зависит от себя и кто все полагает в себе одном» («Парадоксы», II). К тому же чем больше кто имеет в себе самом, тем меньше могут значить для него другие. Именно известное чувство полного самодовления и удерживает людей, обладающих внутренней ценностью и богатством, от принесения значительных жертв, каких требует от нас общение с другими, не говоря уже о том, чтобы искать этого общения ценою явного самоотречения. Противоположное состояние делает обыкновенных людей такими общительными и покладистыми: для них легче переносить других, нежели самих себя. Вдобавок, вещи, действительно ценные, не пользуются вниманием света, а то, что привлекает к себе это внимание, лишено всякой цены. Доказательством и следствием этого служит уединенность всякого достойного и выдающегося человека. Соответственно всему этому со стороны того, у кого есть что-нибудь за душой, является истинной житейской мудростью, если он в случае нужды ограничивает свои потребности, чтобы только оградить или расширить свою свободу, и потому возможно меньше церемонится с своего особой, неминуемо поддерживающей разные связи с человеческим миром.

С другой стороны, что касается общительности людей, она зависит от их неспособности переносить одиночество, а в нем — себя самих. Именно внутренняя пустота и пресыщение гонят их как в общество, так и за границу, заставляют пускаться в путешествия. Их духу недостает внутренней упругой силы сообщать себе собственное движение: вот почему они стараются поднять ее вином, так что многие превращаются через это в пьяниц. По этой-то причине они нуждаются в постоянном Возбуждении извне, притом в самом сильном, т. е. исходящем от им подобных существ. Без этого их дух опускается под действием собственной тяжести и впадает в гнетущую летаргию [50]. Равным образом, можно было бы сказать, что каждый из таких людей представляет собою лишь маленькую дробь идеи человечества, так что его нужно дополнить многими другими, для того чтобы получилось до некоторой степени полное человеческое сознание; напротив, человек целый, человек по преимуществу, представляет собой единицу, а не дробь, поэтому ему достаточно довольствоваться собой. В этом смысле обычное общество можно сравнить с той русской музыкой горнистов, где каждый рожок обладает лишь одним тоном, так что музыка выходит только ¡при точном созвучии их всех. Ибо чувство и ум большинства людей монотонны, как такой однотонный рожок; ведь многие из них и имеют такой вид, точно в голове у них постоянно одна и та же мысль и они неспособны переменить ее ни на какую другую. Вот чем, следовательно, объясняется не только то, почему они так скучны, но и то, почему они так общительны и всего охотнее выступают толпами: «стадность человечества». Именно монотонность собственного существа и становится невыносимой каждому из них: «всякая глупость страдает от отвращения к себе»; только вместе, соединившись, способны они что-либо собою представить, — подобно упомянутым горнистам. Напротив, одаренного умом человека можно сравнить с виртуозом, который один исполняет целый концерт, или также с фортепиано. Именно, как последнее само по себе является маленьким оркестром, так и он есть маленький мир, представляя с одним только своим личным сознанием то, чем другие становятся лишь при совместной деятельности. Подобно фортепиано, он не входит в состав [оркестровой части] симфонии, а предназначен для соло и одиночества: если же ему приходится выступать сообща с другими, то он может быть только, как и фортепиано, главным голосом при аккомпанементе или же служить для подачи тона, тоже как фортепиано в вокальной музыке. Кто тем не менее любит общество, тот может вывести себе из этого сравнения следующее правило: чего окружающим его лицам недостает в качестве, то надо до некоторой степени возмещать их количеством. Ему, может быть, достаточно общения с одним единственно умным человеком: но если кругом можно найти только обыденный сорт людей, то желательно запастись ими побольше, чтобы получить что-нибудь хотя с помощью совместно действующего многоразличия, — по аналогии опять-таки с названными горнистами. Пошли только ему небо нужное для этого терпение…

Той же самой внутренней пустоте и скудости людской надо приписать и то, что если при случае люди лучшей категории соединятся в союз для осуществления какой-нибудь благородной, идеальной цели, то в результате почти всегда к ним примешаются представители того человеческого плебса, который в огромном количестве, подобно гадам, всюду все наполняет и покрывает и всегда готов схватиться за все без различия, только бы избавиться от своей скуки, как в других обстоятельствах он ничем не брезгует в борьбе с нуждою: вот и сюда втираются или врываются некоторые из его числа, и тогда все дело, задуманное лучшими, скоро окончательно гибнет или изменяется в такой степени, что являет собою как бы противоположность первоначальному замыслу.

Впрочем, общество можно рассматривать также и как духовное согревание людей друг о друга, подобно физической теплоте, которую они при больших холодах производят тем, что сбиваются в кучу. Но у кого у самого много духовной теплоты, тому не нужна эта толкотня. Сочиненную мною в этом смысле басню можно найти во 2-м томе этой книги, в последней главе. Вследствие всего сказанного, общественные связи каждого человека стоят как бы в обратном отношении к его интеллектуальной ценности, и слова «он очень необщителен» почти равносильны похвале: «-это человек с великими достоинствами».