Карл Поппер - Неоконченный поиск. Интеллектуальная автобиография

Таким образом, проблемы, даже практические проблемы, всегда теоретичны. Теории, с другой стороны, могут быть приняты только как пробные решения проблем и только в их отношении к проблемной ситуации.

Во избежание недопонимания я хочу подчеркнуть, что обсуждавшиеся здесь отношения между проблемами и теориями не являются отношениями между словами «проблема» и «теория»: я здесь не обсуждал ни понятия, ни их использование. Я обсуждал отношения именно между проблемами и теориями — особенно теми теориями, которые предшествуют проблемам, теми проблемами, которые вытекают из теорий или возникают вместе с ними; и теми теориями, которые являются пробными решениями определенных проблем.

В 1947 или 1948 году Шредингер дал мне знать, что он приезжает в Лондон, и я встретился с ним в конюшне одного из его друзей. С тех пор мы поддерживали довольно регулярные контакты путем переписки и личных встреч в Лондоне, а позднее в Дублине, Альпбахе в Тироле и в Вене. В 1960 году я находился в госпитале в Вене, а поскольку он сам был болен и не мог навещать меня, каждый день меня навещала его жена, Анна-Мария Шредингер. Перед моим возвращением в Англию я навестил их у них дома в Пастергассе. Здесь я увидел его в последний раз.

Наши взаимоотношения были довольно бурными. Этому не удивится ни один знавший его человек. Мы жестоко расходились по многим вопросам. Поначалу я считал само собой разумеющимся, что он, так восхищавшийся Больцманом, не станет придерживаться позитивистской эпистемологии, но наш самый жестокий спор вспыхнул, когда я однажды (примерно в 1954 или 1955 году) стал критиковать взгляды Маха, которые теперь обычно называют «нейтральным монизмом», — даже несмотря на то, что мы оба считали эту доктрину, вопреки намерениям Маха, формой идеализма [229].

Шредингер почерпнул свой идеализм от Шопенгауэра. Но я ожидал, что он видит слабости этой философии — философии, о которой резко высказывался Больцман и против которой выдвинул отличные аргументы, например, Черчилль [230], который никогда не называл себя философом. Я был еще более удивлен, услышав, что Шредингер выражает такие сенсуалистские и позитивистские мнения, как «все наше знание… полностью покоится на непосредственном чувственном восприятии» [231].

Еще одна схватка произошла у нас по поводу моей статьи «Стрела Времени» [232], в которой я утверждал существование физических процессов, которые необратимы независимо от того, сопровождаются они ростом энтропии или нет. Типичными примерами этого являются распространение сферической световой волны или процесс (типа взрыва), посылающий частицы в бесконечность (ньютонова пространства). Обратное — когерентное сферическое сокращение волны из бесконечности (или коллапс из бесконечности) — не может происходить не потому, что такая вещь исключается всеобщими законами распространения света или движения, а вследствие физической невозможности реализации начальных условий [233].

Шредингер написал несколько интересных статей, пытаясь спасти теорию Больцмана, утверждающую, что направление времени полностью зависит от направления возрастания энтропии (или словесно «определяется» им — но забудем об этом). Он настаивал на том, что эта теория провалилась бы, если бы был найден метод, вроде предложенного мной, с помощью которого мы могли бы определить стрелу времени независимо от возрастания энтропии [234].

До этих пор мы сходились во мнениях. Но когда я попросил указать мне, где я был неправ, он обвинил меня в том, что я бесчувственно пытаюсь оровергнуть самую прекрасную физическую теорию — теорию с глубоким философским смыслом; теорию, на которую не осмелился бы покуситься ни один физик. Для не-физика атака на эту теорию является актом неосмотрительным, если не преступным. Позднее он добавил в книгу «Разум и материя» такой пассаж в скобках: «Это имеет важнейшее следствие для методологии физика. Он не должен вводить ничего, что независимо определяло бы стрелу времени, иначе прекрасное здание Больцмана разрушится» [235]. Мне до сих пор кажется, что Шредингер был введен в заблуждение своим энтузиазмом: если физик или кто-нибудь еще способен независимо определить стрелу времени и если из этого следует то, о чем говорил Шредингер (как мне кажется, справедливо), тогда, нравится ему это или нет, он должен признать провал теории Больцмана-Шредингера и основанного на ней аргумента в пользу идеализма. Отказываясь сделать это, Шредингер был неправ — если бы он не нашел какого-нибудь другого выхода. Но он верил в то, что иного выхода нет.

Еще один спор произошел по поводу одного из его тезисов — по-моему, неважного, но он считал его очень важным, — изложенного в его книге «Что есть жизнь?» Это работа гения, особенно короткий раздел «Запись наследственного кода», уже своим названием указывающий на одну из важнейших биологических теорий. Действительно, это чудо-книга: написанная для образованного неспециалиста, она содержит новые и пионерские идеи.

Однако, кроме этого, она содержит, в ответ на главный вопрос «Что есть жизнь?», предположение, которое кажется мне достаточно очевидно ошибочным. В главе 6 есть раздел, начинающийся словами «Что является характерной чертой жизни? Когда мы говорим, что кусок материи является живым?» Шредингер дает ответ на этот вопрос в заглавии следующего раздела: «Он питается «отрицательной энтропией»» [236]. В первом предложении этого раздела говорится: «Живой организм кажется загадочным именно в силу его способности избегать быстрого угасания в инертное состояние ‘равновесия’…» После краткого обсуждения статистической теории энтропии Шредингер задает вопрос: «Как можно было бы выразить в статистических терминах эту удивительную способность живого организма, с помощью которой он откладывает процесс угасания в состояние термодинамического равновесия (смерти)? Мы уже сказали: ‘Он питается отрицательной энтропией’, как бы притягивая поток отрицательной энтропии к себе…» [237]И он добавляет: «Таким образом, способ, при помощи которого живому организму удается оставаться стационарным на достаточно высоком уровне упорядоченности (= достаточно низком уровне энтропии), на самом деле состоит в постоянном высасывании упорядоченности из окружающей среды» [238].

Конечно, живые организмы все это делают. Но я не согласился, и до сих пор не соглашаюсь [239], с тезисом Шредингера, что это является характерной чертой жизни или живых организмов; ибо то же самое верно и для любой паровой машины. На самом деле про всякий масляный обогреватель или всякие пружинные часы можно сказать, что они «постоянно высасывают упорядоченность из окружающей среды». Таким образом, ответ Шредингера на его вопрос не может быть верным: питание отрицательной энтропией не является «характерной чертой жизни».