Неля Мотрошилова - Путь Гегеля к «Науке логики» (Формирование принципов системности и историзма)

Гегель ничего не опубликовал против своих коллег по университету, что, пожалуй, в свете исторической перспективы можно признать и невезением для йенских философов, ибо имена тех, на кого обрушился-таки сарказм гегелевской критики, все же чаще употребляются в истории философии – правда, как приложение к очерку развития идей великого философа. Но «великим» Гегель в Йене пока еще не казался; его будущее вряд ли рисовалось доцентам Йены сколько-нибудь ясно. Зато наверняка находились коллеги, которые смотрели на уже не молодого, но еще только начинающего университетское преподавание Гегеля с «высоты» зазубренной немецкой доцентской философии (вспомним, Гегель читал лекции суховато, без внешнего блеска, почему он не сразу стал популярным лектором). Против кого непосредственно были направлены Гегелем удары «дубинок и колотушек», предназначаемые, конечно же, всей официальной немецкой философии? «Рейнгольд, Боут[ервек], Круг и другие, – пишет Гегель редактору „Эрлангенской литературной газеты“ Мемелю, – люди одного сорта; каждый называет свою совершенно случайную и незначительную форму [мышления] оригинальным открытием и ведет себя как философ. Cardo [осью], вокруг которой мы должны вращаться, является утверждение, что эти господа не имеют вообще никакой философии» 56. Можно наверняка утверждать, что запальчивость Гегеля, сражающегося за «подлинную» философию, вызывала приблизительно такую ответную реакцию: а что создал в философии, что опубликовал сам критик? Да какое имеет право выражать требования и оценки от имени философии, отлучать от философии почтенных профессоров довольно-таки скучный лектор и автор одной-двух небольших работ?! История уже рассудила, что Гегель такое право, бесспорно, имел. Но суд истории, однако, вещь довольно отвлеченная, когда дело идет о сегодняшней жизни.

Что же в Йене в начале века поддерживало в Гегеле воинствующий пыл и уверенность в своей правоте? Ничего, кроме ощущения глубокой внутренней причастности к философии и кроме дружбы другого настоящего философа, Шеллинга. Как выяснилось, этого было не так уж мало. Война официальному сообществу философов была объявлена. Первые объекты нападения – кто они? Рейнгольд – философ, конечно, не рядовой, однако в начале XIX столетия сам себя записавший в разряд официозов; Круг и Боутервек были, видимо, «не лучше и не хуже» всех тех, про кого Гегель сказал: «…и другие». Добавятся Герштекер, Вернебург, тоже приобретшие вследствие этого честь стать «приложениями» к истории гегелевской философии.

К проблеме системности спор Гегеля с перечисленными философами тогдашней Германии имеет самое непосредственное отношение. Ибо если и существовала, что называется, зримая отличительная черта у такой философии, то это была амбиция буквально каждого философствующего доцента создать хоть какую-нибудь да систему, заложить не иначе как «первоосновы» философии и всех наук. Достаточно привести названия сочинений упомянутых господ: «Первоосновы спекулятивной философии» – так именовалось «учебное пособие», написанное Ф. Боутервеком. Ф. Герштекер в названии своей книги воплотил несколько более «скромные» претензии: «Опыт общепонятной дедукции понятия права из высших первоначал знания как основа будущей системы философии права». В. Круг же написал «Набросок нового органона философии».

Анализируя эти и другие произведения, Гегель приводит читателя к простому и ясному выводу: во внешне эффектную обертку системного глубокомыслия упаковываются обыкновенные глупость, пошлость, невежество, бездарность, смешанные с претенциозностью. Обобщающее произведение, написанное Гегелем совместно с Шеллингом и опубликованное как программный документ в первом номере «Критического журнала философии», называется «О сущности философской критики вообще и ее отношении к современному состоянию философии в частности» [8] Русский перевод (в издании: Гегель Г . В . Ф . Работы разных лет, т. 1) выполнен Ю. Мирским. . В нем блестяще описываются приметы и истоки системной болезни в ходячей философии Германии. Самое удивительное – в том, что заразилась ею официозная философия от великих философий Канта и Фихте. Недавние рьяные противники кантианства и фихтеанства или их прямые потомки по догматической линии стали под сурдинку красть у Канта и Фихте идеи. Правда, идеи в собственном смысле своровать невозможно, ибо они идеями-то являются только в контексте развиваемой мысли. Но можно стащить и вставить в свою книгу или статью слово и форму. Системной болезнью, как об этом напоминает нам история немецкой философии, заразились, и потом даже с немалой охотой выставляли ее напоказ, «философские ничтожества», вчерашние противники системной философской работы, из-за того, что легко заимствуемая лихорадка формы позволяет создать видимость мыслительной активности, многообразия содержания и наукообразия рассуждений.

Так и возникла, замечательно пишут Шеллинг и Гегель, «манера, которая уверяет, будто владеет философией, использует формы и термины, с помощью которых выражают себя великие философские системы, обо всем говорит, но представляет собой в сущности пустую оболочку, лишенную внутреннего содержания. Благодаря многоречивости и самомнению подобное суесловие добивается своеобразного авторитета, частью потому, что кажется почти невероятным, что в таком количестве шелухи не обнаружится ядра, частью же потому, что у этой пустоты есть особая общедоступность. Нет ничего отвратительнее этого превращения философски-серьезного в плоское, и критика должна идти на все, чтобы предотвратить это бедствие» 57.

В заражении официозной, плоской, ходячей немецкой философии болезнью системности в ее преимущественно кантовско-фихтевской форме косвенно и негативно выразились по крайней мере три реально значимые и интересные тенденции, которые хорошо проследили в своей статье Гегель и Шеллинг.

1. Прежде всего, с недоверием воспринятые и многими так и не понятые системы Канта и Фихте одержали победу даже над официозной философией Германии. Причина была довольно проста: в последней к тому времени был такой вакуум идей, что он всасывал и чужеродные философские элементы, заимствуемые в идееподобной форме. Перед диалектикой замаячила, и не в последний раз, реальная опасность псевдоупотребления, сведения к игре словами.

2. Далее Гегель и Шеллинг подметили широкое распространение всегда, впрочем, близкого немецкому духу «антиэмпиризма», требования теоретичности; в ходячих философиях они сразу же приобрели свой квазиоттенок. «…Философствование о единичном, – отмечают Гегель и Шеллинг, – потеряло всякое доверие, – с тех пор любое философское начинание развертывает себя в науку, в систему, или по меньшей мере возникает в качестве абсолютного принципа всей философии, в результате чего появляется… множество систем и принципов…» 58