Неля Мотрошилова - Путь Гегеля к «Науке логики» (Формирование принципов системности и историзма)

Философ вовсе не намеревался анализировать господство и рабство как действительный социальный феномен, как более или менее определенное историческое явление. Поэтому тот, кто сначала припишет Гегелю свое собственное ожидание, что такая многосторонняя социально-историческая реальность будет, должна быть в «Феноменологии…» рассмотрена, тот будет основательно разочарован. (Отметим, что некоторые критические интерпретации данного произведения на том и строятся.)

Гегель не стремится, в частности, исследовать экономическую сторону отношений «господства и рабства». И не потому, что он не знал о ее существовании или отрицал ее важность. В феноменологическом изображении этих отношений как бы «присутствует» трудовая теория стоимости классической политэкономии – что породило целую литературу, основной дискуссионный вопрос который хорошо выражен названием одной из ранних работ Э.Ю. Соловьева: «Был ли Гегель сторонником трудовой теории стоимости?». Мы не станет сейчас вникать в этот спор. Но считать ли, как думал Г. Лукач, что влияние на Гегеля трудовой теории стоимости было значительным, или полагать, как Э. Соловьев, что ранний Гегель далек от желания следовать экономическим учениям, – и в том и в другом случаях нельзя отрицать знакомства автора «Феноменологии духа» с экономической стороной отношений господства и подчинения.

Гегель, однако, не ставил себе задачей экономическое рассмотрение проблемы потребностей, труда, отношений господства и подчинения. Вряд ли плодотворно критиковать его за то, что в «Феноменологии…» он не занимается экономическим анализом. И конечно же, глупо получается, когда Гегель становится виноватым чуть ли не в том, что он не сподобился написать «Капитал». Гегель, естественно, не мог этого сделать, но он ведь вовсе и не стремился превратить главу о господстве и рабстве в некоторый дайджест теории стоимости, в продолжение «Богатства народов» А. Смита или какого-либо другого экономического произведения.

Итак, существенно иметь в виду, что «Феноменология…» по замыслу своему не должна была выходить прямо на экономический уровень анализа. Подобное же можно сказать и в отношении конкретно-исторического рассмотрения. Будет разочарован тот, кто станет искать в разделе «Самосознание» сколько-нибудь точное изображение рабовладельческого строя, а далее – в подразделе, названном «Свобода самосознания; стоицизм, скептицизм и несчастное сознание», – достоверное описание соответствующих духовных феноменов античного мира.

Но, могут возразить нам, почему же столь тонкий знаток произведений молодого Гегеля, как Г. Лукач, так настойчиво выделял «экономически-стоимостные» аспекты «Феноменологии…», а экзистенциалисты А. Кожев и Ж. Ипполит, тоже досконально знавшие текст, заявляли, что Гегель в этом произведении изображает и сущность истории, и даже ход событий на ее отдельных этапах?

Гегель действительно не просто надеялся на исторические ассоциации, но и намеренно вызывал их в памяти читателя, подобно тому как он сознательно отсылал своего, как он мог надеяться, грамотного современника, читающего его труд, к соответствующим исследованиям экономистов. Однако для нас столь же несомненно другое: Гегель намеренно лишает раздел о господстве и рабстве (кстати, очень маленький по объему: в 4-м томе советского издания он уместился на пяти страницах) всяких конкретно-исторических опознавательных знаков. Это строго соответствовало замыслу – писать не о господстве и рабстве как отношениях людей на особом историческом этапе развития, а о всеобщих , независимых от отдельных исторических эпох структурах, отношениях самосознаний. Подчеркиваем: самосознаний, даже не индивидов, обладающих сознанием и самосознанием. Итак, очищение от непосредственного исторического и экономического рассмотрения было продиктовано не второстепенными, а именно принципиальными соображениями – здесь сама сердцевина гегелевского замысла.

Общий замысел нуждается в конкретизации применительно к особой проблематике раздела. В отношениях господства и рабства может быть выделено немало различных и весьма важных аспектов, но Гегеля в них непосредственно интересует особая сторона, определяемая исследовательской темой – «являющийся дух». Различные взаимодействия, которые возникают между знанием и сознанием, между сознанием и самосознанием, а также между самосознаниями (но все это применительно к проблеме господства и рабства), – таков, и только таков, по замыслу Гегеля, был предмет исследования в «Феноменологии духа», в разделе «Самосознание», в подразделе «Самостоятельность и несамостоятельность самосознания; господство и рабство».

Почему и как Гегель вышел на тему самосознания, мы уже видели. Отчасти было видно и то, как и почему анализ вывел Гегеля к проблеме нацеленности одного самосознания на другое – говоря гуссерлевским языком, более или менее оправданно появилась тема «интерсубъективности сознания». Но сразу же подчеркнем, что Гегель не приводит веских оправданий введения в систему «явлений духа» феномена интерсубъективности самосознаний именно в виде такого достаточно специфического гештальта, как господство и рабство. Это проблема, к которой обязательно надо будет вернуться, но уже после того, как мы будем иметь более полное представление о важнейших звеньях системной конструкции Гегеля и поймем, по какому типу они сочленяются в единую цепь.

Гегель ввел читателя в новый акт и подготовил к тому, что далее уже не некое единственное, или, лучше сказать, типологически обобщенное всеобщее сознание будет вступать в отношении то с вещью, то с знанием. И теперь эти отношения будут развертываться, но к многомерному действию добавится еще одно измерение – и столь важное для Гегеля, что оно своим светом будет как бы пронизывать все дальнейшие перипетии исследования. Это измерение – отношение сознаний «друг к другу», их «действие», «поведение»; как и раньше, оно будет разворачиваться как бы по мановению волшебной, мистифицирующей палочки, которой распоряжается автор.

В чем же мистификация? Ведь люди, одаренные волей, сознанием, действительно вступают в отношения друг с другом. Но в том-то и дело, что Гегель как бы отделяет от индивидов сознания и самосознания и превращает их в самостоятельные «субъекты». Соответствует этой мистифицирующей манере и язык произведения: « Самосознание есть для самосознания . …Тем самым для нас уже имеется налицо понятие духа . То, чтó в дальнейшем приобретает сознание, есть опыт, показывающий, чтó есть дух, эта абсолютная субстанция, которая в совершенной свободе и самостоятельности своей противоположности, т.е. различных для себя сущих самосознаний, есть единство их: „я“, которое есть „ мы “, и „мы “, которое есть „я“. Лишь в самосознании как понятии духа – поворотный пункт сознания, где оно из красочной видимости чувственного посюстороннего и из пустой тьмы сверхчувственного потустороннего вступает в духовный дневной свет настоящего» 14.