Александр Секацкий - Философия возможных миров

Октябрьская революция национализировала экономику и ликвидировала культурную монополию, опирающуюся на тот или иной параметр избранности – на образованность, талант, харизму, на профетический дар, признаваемый ближним или дальним окружением. Все эти ссылки были отброшены как не относящиеся к высшей ценности полного равенства перед логосом. Право на символическую репрезентацию, на духовную востребованность каждого из трудящихся было фактически реализовано и стало элементом государственной политики, а значит, и декларируемой общественной ценностью, независимо от тех конкретных форм, вплоть до полной самопародии, которые она принимала.

Вспомним ВХУТЕМАС, Пролеткульт, “Синюю блузу”, вспомним бесчисленные самодеятельные коллективы , в распоряжение которых были действительно отданы дворцы и лучшие особняки. Вспомним регулярные фестивали и смотры художественной самодеятельности, принудительно транслируемые по всем доступным населению каналам СМИ и вмененные к всеобщему просмотру (и уж точно ко всеобщему проведению).

Что этому тогда противостояло и постепенно стало духовным паролем советской интеллигенции?

Это был вызов гордого, одинокого художника, претендующего на создание чистого искусства, на аристократизм духа, на презрение ко всяким социальным корпорациям, к учреждениям культуры , осуществляющим какую угодно политику. Как внутренне чуждое воспринималось все, что не соответствовало имманентным целям искусства, – вот что, по-видимому, противостояло соцреализму, а заодно и представлениям о социальной пользе искусства вообще. Уже в 60-е годы официальная культурная политика СССР утратила какую-либо связь с реальностью, во всяком случае, с реальностью духовных запросов. Уже практика 70-х казалась полной химерой едва ли не каждому носителю образованности. Вот, к примеру, был такой туркменский писатель Берды Кербабаев – его собрание сочинений дважды выходило в СССР, романы и стихи переводились не только на русский, но и, например, на соседний узбекский, о творчестве Кербабаева писались ученые филологические статьи и защищались диссертации… Но представить себе человека, который добровольно стал бы читать Берды Кербабаева, весьма затруднительно. И такой Берды был в каждой союзной и автономной республике – неважно, звали ли его Вилис Лацис, Ион Друцэ или Алим Кешоков.

Вся эта принудиловка обрушилась практически одновременно с распадом СССР, и тогда казалось, что она исчезла навеки, что законы рынка и зов сердца, совместно противостоящие этой культурной политике, окончательно восторжествовали. Казалось, что принципы индивидуализма, незыблемость частной собственности и суверенность художественной воли суть близнецы и братья.

Но представим себе, что диссиденты, да и просто интеллигенты 70-х были бы сразу перенесены в современную эпоху без долгого адаптивного прохождения промежуточных стадий. Они были бы поражены до глубины души! Присмотревшись к практике кинофестивалей, где торжество сомалийского искусства сменяется вдруг столь же необъяснимым торжеством киноискусства, скажем, вьетнамского, а затем триумфом сенегальской кинодокументалистики, присмотревшись к художественным биеннале и выставкам, к политике Нобелевского комитета по литературе и к деятельности современных полномочных комиссаров по культуре вообще, наш бедный диссидент довольно быстро (но, конечно, с ужасом) заметил бы, что советский проект с его Берды Кербабаевым отдыхает, что новая версия культурной политики, продиктованная миру, по всем параметрам круче – ведь Берды, по крайней мере, никто не воспринимал всерьез и чтению Вилиса Лациса никто не посвящал лучших порывов души. Современный же проект мультикультурализма не довольствуется консенсусом поздних советских времен, заключенным на основе лицемерия, он требует искренности — и обретает ее!

Стоит лишь правильно сфокусировать зрение, и мы получаем серию впечатляющих совпадений. Приобщение к идеям марксизма-ленинизма отсталых народов и маргинальных социальных групп, ликбез для трудового крестьянства, скромное обаяние Пролеткульта и поддерживаемой им поэзии литейщиков и путейских рабочих… Казалось бы, все это в прошлом, все потерпело поражение в борьбе со свободным рынком и духом предпринимательства – однако присмотримся к тому, что торжествует сейчас. Век магического реализма латиноамериканских литератур закончился практически одновременно с распадом монады соцреализма и советского андеграунда; в это же время обрушилось авторское кино, была решительно отключена поэзия, ориентированная на вечность. Заместилось же это элементарным концептуализмом, который всем ухищрениям противопоставил честный протест , а затем и зеленой улицей для искусства аутистов, даунов и других особенных персон. Главный же урон для современного искусства можно выразить достаточно просто: ты должен научиться соизмерять планку своих возможностей и уровень своих запросов именно с тем, что доступно аутис там и особенным детям . Ну и, разумеется, особенным взрослым, выросшим из особенных детей. Что сверх того, то от лукавого, всякое превышение есть самонадеянность и нарушение основных заповедей, нарушение морального кодекса строителей трансгуманизма.

Если теперь отступить еще немного и обратить внимание на социальные завоевания трудящихся, на ограничение инициативы в сфере выбора рода занятий, в сфере воспитания детей, в выборе субъектов для солидарности, мы увидим, что перед нами просто вторая, обновленная версия того же самого проекта, версия, в которой учтены советские ошибки, как, впрочем, и советские достижения, где иначе расставлены акценты, но, по сути, в новом проекте свобода определения для индивидов ограниченна еще больше, и главное – достигнута несравненно большая эффективность действующих ограничений. То есть в этом, казалось бы, непримиримом противостоянии двух противоположных общественных систем, коллективизма и индивидуализма, советский коллективизм потерпел полный крах, но победивший индивидуализм и его ипостаси – свободный рынок, экзистенциальный выбор – при ближайшем рассмотрении в своем победившем виде оказались точно таким же коллективистским творением, которое курируют многочисленные комиссары, только теперь они называются активистами. Они охраняют ценности нового морального кодекса, как дракон сокровища, просто вся суть дела в том, что это те же ценности и те же драконы, пусть и в новых плюшевых масках. Да. Та к мы ведь и прежде не видели истинного лика Орландины – да и как иначе, без прикрытия, чудовище могло бы вонзить свой древний медный зуб в хранителей колыбели и практически без помех забрать себе младенцев, чтобы воспитать их на свой лад?