Александр Секацкий - Философия возможных миров

Я полагаю, что преемственность миссии между теми комиссарами и этими активистами очевидна независимо от того, насколько сами они ее сознают. Тот факт, что эти протагонисты более полувека состояли в непримиримом противоборстве, в состоянии то “холодной”, то “горячей” войны, вовсе не препятствует их идентификации в качестве одной и той же силы. Как если бы какой-то неведомый игрок сначала упорно ставил на красное, а затем махнул рукой и поставил на черное… Тут цвет поля не должен вводить в заблуждение, ибо ставки по-прежнему его и шансы на выигрыш те же. Вопрос поэтому раздваивается: кто он – это раз, и второе – в чем состоят его планы? С идентификацией едва ли не главные проблемы. Если советских комиссаров и европейских активистов мы зачисляем в один лагерь и рассматриваем как воинство одной силы, – а мы вправе сделать это исходя из мудрого принципа «по плодам их познаете их», – то, пожалуй, наиболее подходящим обобщенным обозначением будет термин Ницше “нигилисты” . Тем более что мы без труда прибавим сюда тех господ социалистов, отметившихся уже в XIX веке, и поборников Просвещения всей Европы, и разумных эгоистов Чернышевского – но сам Ницше иногда склонен был зачислять в этот ряд и аскетических священников, и местоблюстителей отсутствующего господи на, так что в конце концов по ту сторону оказываются лишь свободные умы и его ожидаемые Ubermenschen. Как-то это неправдоподобно, на помощь приходят разве что строки из “Фауста”: “Я часть той силы, что творит добро, хоть вечно хочет зла”. Думаю, что Гете недооценили как великого конспиролога, знавшего толк и в превратности благих намерений, и в том, что нечистая сила не только одерживает, но и сама бывает одержана .

Все это, однако, не является непосредственной темой моего доклада, я хочу сказать лишь следующее: у зла нет постоянной ипостаси, у его избранников есть лишь узнаваемая программа. Но и она опознаваема не сразу, потому-то так важно всматриваться в ее плоды, а также в цели тех сил, которые ей противостоят.

(Далее пропущено несколько банальных пассажей. – А. С .)

Вспомним гегелевский Weltlauf, естественный ход вещей: здесь Гегель, как ни странно, солидарен с Адамом Смитом, считая, что частные эгоизмы, преследующие каждый свою собственную цель, конкурируют друг с другом, иногда даже сходятся в смертельной схватке, но в конечном итоге противостояние рождает благосостояние. Природа и все, что ей уподоблено, например производящая экономика, обходятся без конспирологии, тут в зависимости от вкуса вполне достаточно телеологии или строгого детерминизма. Подозрения и конфликты более высокого порядка возникают там, где совершается изъятие из природы: история, политика, политология, мир проектов вообще – здесь мы не вправе списывать человеческую волю, имеет ли она форму классовой, этнической, конфессиональной, имперской или чисто индивидуальной воли. При этом выполняется еще один простой закон: всякая эффективная сверхиндивидуальная воля должна действовать через видимость или иновидимость, и для индивидуальной воли она должна представать не как закон (принципиально иначе, чем закон земного тяготения), а как возможность выбора – при этом желательно, чтобы альтернативные пути вели к одному и тому же исходу. И здесь всем сторонникам “прямой” эмпирической социологии стоило бы задуматься над некоторыми вещами, прежде чем с презрением отбрасывать предположение о сгущении тайных замыслов. Допустим, что дело вовсе не в сионских мудрецах и не в Ротшильдах и Рокфеллерах, но само устойчивое существование подозрений на этот счет, сам экзистенциально-психологический тип подозревающих и их устойчивый дискурс не могут пройти бесследно ни для подозревающих, ни для подозреваемых. Хорошо известно, что одно только существование спецслужб как таковых приводит к завихрениям, возникают исходы, которых никто не ожидал, но, начиная с некоторого момента, никто уже не мог их и предотвратить. Среди таких исходов и революции, и мировые войны, и та же “Аль-Каида”, в конце концов.

Прибавим сюда сквозную шпионологию мира, когда поля влияний и силовые линии интриг образуются едва ли не в каждом мало-мальски устойчивом коллективе, будь он римской церковью, политической партией или захудалой сельской школой.

Конечно, важным инструментом против конспирологического подхода является явный недостаток признаний: кто-нибудь должен время от времени “проговариваться” о своей причастности к глобальным заговорщицким силам, как это делают террористы или революционеры, но, кажется, пока имеется лишь анекдот о еврее, который пришел получить свою долю… Но и тут есть что возразить. Начнем с того, что настоящую гиперподозрительность не успокоят никакие признания, вопрос “Кто за всем этим стоит?” представляет собой типичную прогрессию ad infnitum вроде кантовской космологической антиномии. Встроенный принцип сомнения, по сути, декартовский, хотя и не опознанный в этом качестве, гласит: от меня что-то скрывают.

Далее. Полюс “быть автором” и полюс “быть шпионом” соотносятся как частица и античастица, и так же как для автора сладчайшее состоит в том, чтобы быть известным в качестве автора признанного всеми произведения, сладчайшее для шпиона (диверсанта, провокатора) состоит в чем-то прямо противоположном: в том, чтобы оказаться ни при чем . Такова природа шпионского удовольствия: все вокруг взрывается или идет наперекосяк, а я вроде бы и вовсе ни при чем, иду себе спокойненько мимо… И поскольку экзистенциальных шпионов в мире не меньше, чем актуальных и потенциальных авторов, участников борьбы за признанность, то отслеживать треки античастиц является встроенной задачей нашего разума, это отдельная способность в кантовском смысле, хотя переборщить здесь очень легко, и именно поэтому мы часто промахиваемся. Наконец, примем во внимание поля влияния и фигуры сокрытия, а также принципиальную иновидимость наиболее действенной воли, и тогда приходится признать, что мы имеем дело со сложными трансперсональными структурами долговременного действия. Начинаются, они, например, как чей-то хитрый план, участь которого хорошо описывается известными некрасовскими строками: “Знал, для чего и пахал он и сеял, // Да не по силам работу затеял”. После чего этот хитрый план, но уже лишенный персональности, воспринимается кем-то как свободно избранные убеждения, как состоявшийся обдуманный выбор – при этом изначальная иновидимость, зафиксированная подозрениями, обрастает некоторыми аргументами чистого разума и в конце концов оформляется нечто вроде теории. Для кого-то следующего речь пойдет уже о присоединении к традиции – а там, глядишь, и к героической истории, и поди отследи положенный в основу трек античастицы.