Евгений Клюев - Между двух стульев (Редакция 2001 года)

Поблизости от могилы послышались голоса: кажется, друзья начали собираться. Именно этого почему-то не выдержал Петропавел. Он выскочил из могилы и принялся выкрикивать бессвязные и обидные слова:

– Бандиты! Убийцы! Мафия! Нашли себе развлечение – живых людей хоронить!..

Петропавлу захотелось каждому сказать что-нибудь отдельно гадкое, но слова подбирались с трудом и со всей очевидностью не достигали цели. Ког­да он умолк, в тишине прозвучал недоуменный вопрос Гуллипута:

– Чего он так разоряется?

– Ему очень дорога его жизнь, – мрачно пояснил Старик-без-Глаза.

– Разве ее у него отнимают? – еще больше удивился Гуллипут. Тут уже вмешаться пришлось Петропавлу:

– Но если хоронят… если смерть, – значит, уже не жизнь, значит, жизнь отнимают!

– Да успокойтесь Вы, – сказал Пластилин Мира в облике младенца с честным лицом. – Кому нужна Ваша жизнь!.. А кроме того, для справки: смерть – это далеко не всегда не-жизнь, равно как и жизнь – далеко не всегда не-смерть. Бывает смерть, которая – жизнь, и жизнь, которая – смерть. И еще… почему Вы думаете, что смерть – это надолго!

– Ну как же: человек умирает только один раз! – Петропавел расхохотался бы, если б вопрос не стоял так трагически.

Шармен, оторвавшись от маленького человека, которого она лобзала, прижимая к земле, как бы между прочим заметила:

– Французы говорят, что всякая разлука – это маленькая смерть, – и снова вернулась к своему занятию.

– А из того, что Сократ смертен, следует, что не Сократ – стократ смертен, – скаламбурил в обычной своей манере Ой ли-Лукой ли.

– Да ну его, в самом деле! – воскликнул вдруг Гном Небесный. – Он психованный. Я же предупреждал, когда узнал, кого хороним, что не надо его хоронить! Как будто больше уж и похоронить некого… Меня похороните: я очень люблю возрождаться, это так освежает!

– Да Вас сто раз хоронили! – вмешался Пластилин Мира. – Каждому хочется взглянуть на мир по-новому. Похороните меня: меня в этом облике еще никогда не хоронили!

– Можно в конце концов вообще никого не хоронить, – подало голос Белое Безмозглое.

– Я зря могилу копал? – обиделся Старик-без-Глаза.

– Почему зря? – продолжало оно. – Пусть так постоит: была бы могила – желающие всегда найдутся!..

Пока шли эти препирательства, в атмосфере начали происходить волне ния… Тонкий и длинный, как игла, звук проткнул пространство.

Высоко в горы вполз Уж и лег там – весь в белой пене, седой и сильный, с разбитой грудью, в крови на перьях, сердито воя. «О, твердый камень!» Во тьме и брызгах пал с неба Сокол с коротким криком:

– Что, умираешь?

– Да умираю… – так Уж ответил, гремя камнями в бессильном гневе.

– Эх ты, бедняга! Уж, испугался! Две-три минуты – пустое место. Летай иль ползай – конец известен: все в землю лягут, все прахом будет…

Уж усмехнулся на эти бредни, собрав все силы и кровь омывши. И крикнул Сокол:

– А ты подвинься! и вниз бросайся – скользя когтями по слизи камня, ломая крылья, теряя перья… хоть ненадолго!

Уж так ответил:

– Там нет опоры живому телу! Как мне там ползать, скользя по скалам? Мне здесь прекрасно, я сам все знаю!

И Сокол смелый вдруг встрепенулся и по ущелью повел очами, его измерил… А Уж подумал о гордой птице тепло и сыро:

– Врага прижал бы я к ранам груди и захлебнулся б моей он кровью! О, счастье битвы!.. И трупа птицы не видно было б в морском пространстве…

Сказал и – сделал: привстал немного, сверкнул очами и прянул в воздух к свободной птице, и бился грудью!

В их львином рыке гремела песня, дрожали скалы от их ударов, в кольцо свернувшись… И было душно, и пахло гнилью – должно быть, в небе.

И дрогнул сокол, и сам, как камень, упал на землю – с печальным ревом.

А Уж подумал:

– Пожить приятно, коль он так стонет! Ласкает очи умерший Сокол, свернувшись в узел. – И рассмеялся: – Смешные птицы! Зачем такие, как он, умерши, смущают душу?

В ущелье лежа, Уж долго думал о смерти птицы, гордясь собою: «О, смелый Сокол, пускай ты умер!»

Волнения все происходили и происходили – в конце концов гости со страхом принялись озираться по сторонам.

– Это Он! – в ужасе прошептал Ой ли-Лукой ли и без перехода возопил: – Спасайся кто может!

Поддавшись панике, Петропавел вслед за другими опрометью бросился к могиле, крича на ходу:

– Там занято! Это моя могила! Ее для меня выкопали!

Ему удалось обогнать всех, даже стремительно молодевшего на бегу Старика-без-Глаза, и исполинским прыжком Петропавел раньше других прыгнул в яму. Остальные упали на него сверху. Рядом сопел потный Гном Небесный, оказавшийся довольно прытким.

– Что случилось? – спросил Петропавел у Гнома.

– Муравей-разбойник… приближается! Слышишь богатырский пописк? – еле выдохнул тот: маленький, он с трудом выдерживал вес стольких тел сразу.

– Что он с нами сделает?

– Ничего! – дрожа от страха ответил Гном Небесный. – В том-то весь и ужас.

– Чего ж ужасаться, если нам ничего не грозит? – прохрипел Петропавел полузадушенно.

– Это священный ужас, ужас наших предков! – Гном Небесный трясся, тем самым позволяя Петропавлу хотя бы изредка перехватывать воздух.

– У вас у всех общие предки, что ли? – еле выдавил из себя Петропавел.

– Предки у всех общие, – понятно ответили ему. – Не думайте, что у Вас они какие-то уникальные. – Это был голос Белого Безмозглого.

Петропавла неприятно поразило, что у него и с Белым Безмозглым общие предки.

– Эй вы там, внизу, заткнитесь! – раздался сверху голосок Дитяти-без-Глаза. – Не мешайте испытывать ужас!

– Да плевал я на ваш ужас! – разозлился Петропавел и нечеловеческим усилием продрался наружу сквозь груду тел.

Творившееся наверху потрясло его.

Дул шквалистый ветер. Столетние дубы носились над землей, выворочен­ные корнями наверх. Сверкала молния, гремел гром, шел ливень с градом, и валил снег. Началось землетрясения. В образовавшуюся неподалеку от мо­гилы трещину затянуло окрестный лес. Откуда-то принеслась песчаная буря, а вслед за ней потекла раскаленная лава. Петропавла шарахало из стороны в сторону, и он проклинал себя за то, что вылез из могилы. Виновника всех этих бедствий видно не было. Внезапно все стихло – и в зловещей тишине над миром раздался богатырский пописк: вакханалия прекратилась. Петропавел огляделся вокруг: разрушения были чудовищными.

Тут над могилой показалось искаженное ужасом младенческое лицо Пла­стилина Мира. При виде Петропавла лицо осовело.

– Чего Вы-вы-вы-вылезли? – заикаясь, белыми губами произнес чуть слышно Пластилин Мира.