Артур Шопенгауэр - Введение в философию

Бога, свободу и бессмертие считают по большей части главными целями метафизики, но первая сделала бы невозможными две последние цели. Можно было бы также сказать: первое было бы в онтологическом доказательстве — essentia без existentia, второе — existentia без essentia.

Лжеучение, которое, широко распростираясь, загораживает дорогу истине, представляет собою такое отвратительное существо, что, пускай оно санкционировано тысячью поколений и приносит неизмеримую пользу, даже делу морального исправления человеческого рода, — я не вижу основания щадить его или смирять свою ненависть и презрение к нему. Нет лжи, достойной уважения. Знайте это! Мы хотим добиться истины и прибегнуть без remorse даже к вивисекции лжи.

Теизм должен принять одно из следующих допущений:

1. Бог создал мир из ничего; это противоречит вполне достоверной истине, что из ничего ничего не делается.

2. Он создал его из самого себя; тогда или он сам остался в нем — пантеизм, или та часть его, из которой сделался мир, отделилась от него, — эманация.

3. Он обработал в определенную форму найденную материю — тогда эта последняя так же вечна, как и он сам; он в таком случае просто είδος.

Масса будет всегда способна только верить, но не понимать. А для веры все одинаково легко или трудно. Поэтому дайте ей в качестве объекта веры что-нибудь дельное и истинное, а не учения, которые внушают ложное и недостойное понятие о природе, унижая последнюю до степени внешней поделки, проповедуя, будто человеческий род и мир существуют для того, чтобы быть счастливыми, и т.д., и т.д.

Мораль должна иметь для себя опору в какой-либо догме; оттого, пока не знают догмата истинного, берут какой-нибудь мифический, аллегорический, и не достоверный, а только предполагаемый. Хорошо, но действительно ли мораль нуждается в догмате? Нельзя ли предоставить ее самой себе, так как ведь она прирождена, а в отношении принудительных обязанностей нельзя ли довериться юстиции и полиции, наряду с которыми действует еще и честь, т.е. внимание ко мнению других?

А если нужен мифический догмат, то как высоко над всеми другими стоит догмат метемпсихозы!

Лжефилософами называю я тех, кто под предлогом искания истины старательно работает над укреплением старых западных ошибок.

Придет время, когда на допущение некоего бога-создателя будут смотреть в метафизике так, как теперь смотрят на эпициклы в астрономии.

Для того чтобы верить, не надо быть философом.

Едва только правительства дали попам снова подняться на ноги, как они тотчас же вцепились друг другу в волоса. Это меня сердечно радует.

Человечество стремится вперед, к истине, помочи рвутся, а чинить их — это помогает ненадолго. Или прогресс человечества должен по высочайшему повелению вернуться вспять? Покорнейше благодарю!

Некоторые хотели бы теперь увести немцев назад, к тому месту, где их нашли Фридрих Великий и Иосиф П.

Безличный бог — это contradictio in adjecto, а личный — это индивидуум.

Теизм в собственном смысле вполне походит на утверждение, что при правильной геометрической конструкции центр шара упадет вне его.

Все предикаты с privativum, как атеизм и т.д., представляют собою то, что в логике называют бесконечными суждениями, и именно потому они лишены положительного содержания, т.е. не говорят ничего.

Что мир создало какое-то личное существо, в это можно, конечно, верить, но этого нельзя мыслить. Первому же научил нас опыт [88].

Если бы мы мыслили какого-нибудь созидающего демона, то мы были бы вправе, указывая на его творение, крикнуть ему: «Как смел ты нарушить священный покой Ничего, чтобы вызвать к жизни такую массу боли и горя!»

Кто любит истину, тот ненавидит богов, как в единственном, так и во множественном числе.

Когда истина за меня, то во мне не возбуждает зависти, что на стороне моих противников оказывается церковь вместе с Ветхим и Новым Заветом.

С тех пор как ultima ratio theologorum, костер, не пускается больше в дело, только трус станет еще церемониться с ложью и обманом.

Не распознать в его изначальности истинного внутреннего, непреходящего существа всего того, что есть и может быть, чтобы унизить его до степени продукта из ничего (созданного совершенно отличным от него существом), — это именно и есть богохульство.

Если вы скажете: внутренняя сущность мира — бог, то вы сделаете вещью в себе нечто объективное (что бы это ни было), а это необходимо ложно; ибо только субъективное представляет нечто непосредственное, т.е. непосредственно познаваемое, и может поэтому служить основанием для объяснения всего опосредственного: такова воля.

Религия оттесняется прогрессирующим умственным образованием, становится абстрактнее, а так как ее сущность — образность, то она и должна будет пасть совершенно, как только известная степень умственного образования сделается всеобщей.

Если высоту интеллектуальной ценности можно верно определить по той степени, в какой данный человек усваивает себе проблему бытия и о ней печется, то как высоко стоят в сравнении с европейцами индусы и древние египтяне!

Насколько я помню, в индусских писаниях речь идет большею частью только о святых мужчинах, кающихся и саниасси; христианские же святые души чаще — женщины: Гюйон, Беата Штурмин, Клеттенберг, Буриньон и т.д. Основание этого заключается, вероятно, в том, что в Индии женский пол находится в большом пренебрежении и занимает подчиненное место, т.е. с ним не считаются [89].

Буддийским писаниям, например, когда они повествуют о постепенном ухудшении рода человеческого, свойственно изображать как действие моральных недостатков физическое ухудшение, или катастрофы во внешней природе; поэтому в Китае и теперь еще на чуму, неурожай и т.п. смотрят как на следствие моральных прегрешений императора. В основе всего этого лежит мысль, что природа представляет собою объективацию воли к жизни и оказывается такой, как это соответствует моральному характеру воли. «Какова воля, таков и ее мир», — сказал я в «Мире как воле и представлении».

Почти все древние народы никогда не убивали скота иначе как посвящая его богам, но ели его они сами. Это подобно тому, как в мое время в Риме на улицах, площадках и лестницах домов нельзя было зажигать ни одной лампады иначе как в честь Мадонны или какого-нибудь святого, образ которых висел тут же.