Дмитрий Галковский - Бесконечный тупик

«Лобные кости напружились в одном крепком упорстве – сломать его волю: во что бы то ни стало, какою угодно ценою – сломать, или… разлететься на части. И лобные кости сломали».

Раздавил ничтожного Дудкина своим лбом об стену. И спорить не стал. «Работа с людьми».

Русскому с евреем спорить нельзя, итог однозначен. В общении всегда русский несерьёзен, не совсем серьёзен. От этого уступчив. Дудкин все время пытался забежать за край беседы и увидеть настоящего Липпанченко. Но края не было – еврей в разговоре, в крупном разговоре всегда серьезен, всё знает, никогда не уступит, никогда не покажет, что он актер, что сцена «сделана».

Поэтому я никогда серьезно с евреями не разговариваю и вообще никогда их всерьез не принимаю. Хотя евреи разговаривают со мной серьезно, я с ними – никогда. (То есть не допускаю навязывания серьёзной ситуации.)

Примечание к №280

Милюков высчитывал, что крестьяне окончательно освободятся от выкупных платежей в аккурат к 1931 году.

При этом он заметил: «Чтобы разрушить твердыню средневекового крепостничества (на Западе – О.) понадобились столетия, тогда как одного росчерка пера оказалось совершенно достаточным, чтобы опрокинуть гнилое здание барского произвола». И далее Милюков доказывал, что к 1861 году «крепостное право» ну уж прямо совсем обветшало и готово было рассыпаться от любого чиновничьего чиха. Но оказалось, что и в 1961 году до индивидуального крестьянского землевладения в России еще далеко.

Примечание к №280

пророчества у Достоевского, Леонтьева … Может быть, из-за того, что это просто были люди недобрые, озлобленные

Леонтьев понял жестокий эстетизм русской истории. Юмор русских и тот крайне жесток. Во второй половине ХIХ века один французский критик заметил, что русская литература отличается особенностью, «которой нет ни в английском юморе, ни во французской шутке, – презрительной иронией, характеристическая черта которой состоит в том, что она настойчиво относит все человеческие действия к какому-нибудь гнусно-своекорыстному или смешному побуждению».

Тут и доброта, так как подобная трактовка «человеческих действий» кажется неестественной, вызывает взрыв хохота. Но доброта это пуще зла. Более мудрые нации исходят из естественного постулата: «человек плох» («греховен»). Существует социальное «лезвие Оккама»: все поступки людей следует объяснять наиболее простым (наиболее низменным) образом. Обличает богатых? – Значит, беден. Завидует. Только русскому кажется, что здесь нелюбовь к человеку, непризнание за ним высшего начала. Наоборот. Строгость (как сложен процесс канонизации в католичестве, как придирчив) подразумевает строгую подлинность. Святой человек тот, поступки коего ПРИ ВСЁМ ДАЖЕ ЖЕЛАНИИ нельзя объяснить низменно. Франциск Ассизский. Если бы он проиграл состояние в карты или был глубоко обижен соотечественниками. Но нет! Его отказ от мирских благ был чистым интуитивным актом, озарением. То же, например, Серафим Саровский.

Был ли подобный ЧИСТЫЙ образ в русской литературе? Нет, конечно. В «Братьях Карамазовых» Зосима принимает решение уйти в монастырь накануне дуэли. (Струсил.) В «Отце Сергии» Толстого еще хуже. Сергий принимает постриг из-за того, что его обманула невеста. (Обидели фронтовика.) Разумеется, оговорки: Сергий-де сначала пошёл в монастырь из-за гордыни, ну а потом, постепенно… А Зосима всё– таки пошёл на дуэль, и ему там пол-уха отстрелили, а он стрелять не стал.

Но это же так наивно, так по-детски. Лучшие русские умы не смогли показать саму ситуацию, естественную и простую ситуацию духовного обращения. Такую ситуацию, в которой вопрос об обиде или трусости отпадал сам собой.

Нарочно приведу пример низменный, приземлённый: мудрость американской конституции (предвосхищённая Аристотелем). Она исходит из того, что человек плох. Судья – подлец, глава государства – тиран, чиновник – взяточник. И при этом создаёт такой мир, такое переплетение законов, при котором все контролируют друг друга, да так, что развернуться-то в таких условиях подлецу, тирану и взяточнику нельзя. Берётся худший из возможных вариантов, без надежды на счастливый случай, и создаётся конструкция, которая и при таких исходных данных всё же вполне функциональна.

Теперь советское право. Всё хорошо, все идеально. И что из этого получается на практике. И до революции монархический строй в России был рассчитан на ВЕРНОподданных. То есть уже потенциально были возможны ВАРИАНТЫ.

Западный святой – в общем безгрешный (и то католики всё оговариваются, что не совсем). Русский святой – в общем праведник. В таком доверчивом отношении есть, конечно, своя положительная сторона. (Уже потому, что есть же святые и у нас.) Но есть в этом и сторона отрицательная.

Примечание к №282

11-летним мальчиком он изнывал по жене русского офицера (рассказ «Первая любовь») (о И.Бабеле)

Если говорить о развитии русской литературы, то наряду с «Первой любовью» стоит упомянуть и еще одно произведение – «Отцы и дети», роман, написанный в 1868 году Шоломом-Яковом Абрамовичем (он же Мендель Мохер-Эфроим). У Дубнова об этом произведении «дедушки еврейской литературы» есть интересная фраза:

"Этим писателем был поставлен и разрешен вопрос «для кого я работаю?»

Отлично! Тогдашние русские вопросы: «что делать?», «с чего начать?», «кто виноват?» Еврейский: «для кого я работаю?»

Примечание к №281

между тёмными раскольниками и просвещённым Милюковым есть довольно-таки много общего

Чехова от доморощенных либералов била дрожь. Он писал:

"Невоспитанны ли они, или недогадливы, или же грошовый успех запорошил им глаза – чёрт их знает, но только … не ждите от них ни участия, ни простого внимания… Только одно они, пожалуй, охотно дали бы … всем россиянам – это КОНСТИТУЦИЮ, все же, что ниже этого, они считают несоответствующим своему высокому призванию … Я ни разу ещё не печатался у них (633)и не испытывал на себе их унылой цензуры, но чувствует моё сердце, что они что-то губят, душат, что они по уши залезли в свою и чужую ложь. Мне сдаётся, что эти литературные таксы (мне кажется, что таксы, длиннотелые, коротконогие, с острыми мордами, представляют собой помесь дворняжек с крокодилами; московские редакторы – это помесь чиновников-профессоров с бездарными литераторами) – итак, мне сдаётся, что эти таксы, вдохновлённые своим успехом и лакейскими похвалами своих блюдолизов, создают около себя целую школу или орден, который сумеет извратить до неузнаваемости те литературные вкусы и взгляды, которыми издревле, как калачами, славилась Москва".