Дмитрий Галковский - Бесконечный тупик

"– А что ж, актёров били?

– Нет.

– Надо бы их бить".

На следующий день главный режиссер пьесы А.П.Коломнин «скоропостижно скончался». Министр внутренних дел Сипягин недоумённо пожимал плечами по поводу произошедшего скандала: «Если мы „Ревизора“ ставили, то пусть евреи посмотрят „Контрабандистов“». Товарищ не понимал. В «Ре-визоре» писалось о русских свиньях, а в «Контрабандистах» шло измывательство над благородным, благороднейшим, благороднейшейшим еврейским народом.

Сипягина «поправили» через полтора года. Из револьвера.

Примечание к №506

Многие обороты воспринимались на физиологическом уровне и просто стали частью моего языка

Как может воспринять современный человек Тургенева? Зачем он нужен в ХХ веке? И все же есть. Я часто твержу про себя. Умирающий Базаров говорит своему отцу:

"Будь философом, стоиком, что ли! Ведь ты хвастался, что ты философ?

– Какой я философ! – завопил Василий Иванович, и слёзы так и закапали по его щекам".

Или монолог умирающего Базарова:

«Вы посмотрите, что за безобразное зрелище: червяк полураздавленный, а ещё топорщится. И ведь тоже думал: обломаю дел много, не умру, куда! задача есть, ведь я гигант! А теперь вся задача гиганта – как бы умереть прилично, хотя никому до этого дела нет… Я нужен России… Нет, видно, не нужен». (712)

Примечание к №671

Округлить, довершить миф Ленина.

То, что Ленин – Антихрист, по-моему, ясно любому человеку с гуманитарным образованием. Важно иное. Осознание того, что этот миф жив и будет жить долго, если не вечно. По крайней мере, пока будет жив русский этнос. И следовательно, необходимо включиться в этот миф, стать его проводником, но и завершителем. Толкование мифа есть осмысление мифа как мифа. Но миф, понятый как миф, перестаёт быть мифом.

Толкование оказывается услышанным и понятым, когда миф устал. Миф о Ленине совсем молод. Понять его невозможно. (808)Понять могут избранные. Это понимание лишь усилит их избранничество. Обречёт их на молчание и тайну. Можно сопротивляться и погибнуть. Но можно с этим жить и миф изменить. «До сих пор философы познавали мифы. Задача же состоит в том, чтобы их изменить».

Примечание к №698

Это было редко встречающееся воспаление кончиков грудных и спинных нервов

Видимо, симптом наследственного сифилиса, болезни, послужившей главной причиной смерти Ленина. (Сифилисом страдала бабка-калмычка со стороны отца.)

Примечание к №625

Розанов без Одинокова это уже ненастоящий Розанов, не вполне настоящий

Если кого-нибудь поймать, привязать к стулу и день и ночь заунывно, нараспев читать «Бесконечный тупик» (прочесть весь), то после этого интеллектуальная невинность оперируемого будет непоправимо нарушена. «Опавшие листья» он уже нормально прочесть не сможет. С каждой страницы ему будет ухмыляться секретной масонской усмешкой Одиноков. (764)

Примечание к №696

«лицемеривший и Богу и людям без всякой надобности, только из сознания своего ничтожества» (А.Чехов)

В чём же лицемерил Чехов? Хотелось бы поподробнее. А то ведь как-то абстрактно; да и биографы Чехова молчат. Это довольно странно, ведь переписка даёт иллюстративный материал богатейший. Хотя бы отношения Чехова со своим первым хозяином Н.А.Лейкиным.

В январе 1884 г. Антон Павлович пишет Лейкину:

«Для Вас, хозяина журнала, думавшего и передумавшего о журнале более, чем кто-либо из нас, наши советы сравнительно с Вашими думами и планами покажутся праздной болтовнёй…»

28. 12.1885:

«Ну, добрейший и гостеприимнейший Николай Александрович, наконец-таки я сел за стол и пишу Вам».

4. 01.1886 Чехов пишет брату Александру:

«На Лейкина не надейся. Он всячески подставляет мне ножку в „Петербург-ской газете“. Подставит и тебе».

В конце этого же месяца Лейкину:

«Вообще я непрактичен, доверчив и тряпка».

Меньше чем через неделю Александру снова о Лейкине:

«Хромому чёрту не верь. Если бес именуется в святом писании отцом лжи, то нашего редахтура можно наименовать по крайней мере дядей её».

Вот письмо Лейкину от 27.12.1887 года. Чехов идёт в гору семимильными шагами. Как литератор Чехов уже как минимум сравнялся с уровнем (социаль-ным) Лейкина. Тот просит дать в его издание за повышенный гонорар «хоть что-нибудь». Чехов отвечает:

«Вы пишете, что для Вас всё равно, каков бы ни был (мой) рассказ, но я не разделяю этого взгляда: Что дозволено Юпитеру, то не дозволено быку. Что простится Вам и Пальмину, людям, сделавшим своё дело, а поэтому имеющим право иногда понебрежничать, то не простится начинающему писаке».

Конечно, подобные фразеологические обороты можно отнести на счёт простой вежливости. Но дело в том, что динамика вежливости у Чехова оставалась на редкость постоянной в течение всей жизни. Сначала подобострастное унижение, приличное, «в меру», даже простое и милое, но неискренное, с глубоко затаённой даже от самого себя ненавистью. Затем синхронно начинается дискредитация этого лица в письмах и разговорах с другими людьми. И наконец – корректный разрыв с поддерживанием сухих, издевательски вежливых отношений, непереносимых для русского человека. В случае с Лейкиным всё еще было достаточно элементарно, по-юношески наивно, может быть даже оправданно, так как сам Лейкин оценивал своего молодого сотрудника невысоко и относился к нему с лёгкой симпатией, не больше. В случае с Григоровичем всё было гораздо хуже. В первых письмах Чехов называет Григоровича своим благодетелем и буквально падает ниц перед его авторитетом:

«Есть молодые писатели лучше и нужнее меня, например, Короленко … Я не хочу скромничать и уверять Вас, что все Вы трое были пристрастны, что я не стою премии и прочее, – это было бы старо и скучно; я хочу только сказать, что своим счастьем я обязан не себе. Благодарю тысячу раз и буду всю жизнь благодарить».

Это написано в сентябре 1888 года. А в январе 1889 Чехов сообщает Суворину:

«Я Григоровича очень люблю, но не верю тому, что он за меня боится. Сам он тенденциозный писатель и только прикидывается врагом тенденции. Мне кажется, что его одолевает постоянный страх потерять расположение людей, которых он любит, – отсюда и его виртуозная неискренность».

(На следующий день, кстати, Чехов пишет Суворину своё письмо о «выдавливании раба».)

Летом этого же года Чехов договаривается поехать к Григоровичу за границу, но старикан надоел ему хуже редьки, и Антон Павлович решил провести лето в другом месте. Причём он не счёл нужным поставить Григоровича в известность относительно перемены своих планов. Григорович в это время писал Суворину: