Дмитрий Галковский - Бесконечный тупик

Набоков сказал о романах Достоевского: «Обратное превращение Бедлама в Вифлеем».

Примечание к №767

Провиденциально, что удача русского реализма совпала с демонтажем мира.

Во всём этом есть и позитивный момент. Раскрытие, ломание человеческого организма как ЦЕЛЬ – безумие, садизм. Но как средство, патологоанатомия, – кто же спорит – ценность её необыкновенна. Платонов действительно реалист, материалист (другое дело, что любая реальность сюрреальна), и он показал подоплёку. Как это В ЛОБ. Не извне, как Бабель, и не стиль, как Хармс, ибо у Хармса стиль, загораживание стилем от реальности, а действительно в лоб. Так называемая «правда». Вот отец, он лежит на грязном холодном столе с разрезанным животом – не есть ли это предел реальности? Вот разломать отца и посмотреть у него внутри, что под оболочкой – печень, лёгкие. В этом весь Платонов:

"На его дороге лежал опрокинутый человек. Он вспухал с такой быстротой, что было видно движение растущего тела, лицо же медленно темнело, как будто человек заваливался в тьму … Скоро человек возрос до того, что Дванов стал бояться: он мог лопнуть и брызнуть своею жидкостью жизни, и Дванов отступил от него; но человек начал спадать и светлеть – он, наверное, уже давно умер, в нём беспокоились лишь мертвые вещества.

Один красноармеец сидел на корточках и глядел себе в пах, откуда темным давленым вином выходила кровь; красноармеец бледнел лицом, подсаживал себя рукою, чтобы встать, и замедляющимися словами просил кровь:

– Перестань, собака, ведь я же ослабну!

Но кровь густела до ощущения её вкуса, а затем пошла с чернотой и совсем прекратилась; красноармеец свалился навзничь и тихо сказал – с такой искренностью, когда не ждут ответа:

– Ох, и скучно мне – нету никого со мной!

Дванов близко подошёл к красноармейцу, и он сознательно попросил его:

– Закрой мне зрение! – и глядел, не моргая. засыхающими глазами, без всякой дрожи век.

– А что? – спросил Александр и забеспокоился от стыда.

– Режет… – объяснил красноармеец и сжал зубы, чтобы закрыть глаза. Но глаза не закрывались, а выгорали и выцветали, превращаясь в мутный минерал. В его умерших глазах явственно пошли отражения облачного неба – как будто природа возвратилась в человека после мешавшей ей встречной жизни и красноармеец, чтобы не мучиться, приспособился к ней смертью".

Для прозы Платонова характерна постоянная «минерализация» языка, его обездушивание и затем постепенное угасание. Иллюзия жизни достигается за счёт всё большего и большего ломания жизни. Люди и вещи мерцают – рушатся, разбиваются, раздавливаются; но из-за непрерывности этого процесса он воспринимается именно как процесс, движение, жизнь. Люди друг друга убивают, но при этом всё время разговаривают и смерть превращается в разделку осьминогов, постоянно регенерирующих всё новые и новые щупальца. Книги Платонова это постоянно регенерирующий диалог. Люди погибают, а беседа продолжается:

"Они били войско кирпичами и разожгли на околице соломенные костры, из которых брали мелкий жар руками и бросали его в морды резвых кавалерийских лошадей…

– Ты чего огнем дерёшься? – спросил … подоспевший солдат на коне. – Я тебя сейчас убью!

– Убивай, – сказал Яков Титыч.

– Телом вас не одолеешь, а железа у нас нету…

– Дай я разгонюсь, чтоб ты смерти не заметил.

– Разгоняйся. Уж сколько людей померло, а смерть никто не считает. Солдат отдалился, взял разбег на коне и срубил стоячего Якова Титыча…

– Я ему говорил, что убью, и зарубил, – обратился к Сербинову кавалерист, вытирая саблю о шерсть коня.

– Пускай лучше огнём не дерётся! Кавалерист не спешил воевать, он искал глазами, кого бы ещё убить и кто был виноват. Сербинов поднял на него револьвер.

– Ты чего? – не поверил солдат. – Я ж тебя не трогаю! Сербинов подумал, что солдат говорит верно, и спрятал револьвер. А кавалерист вывернул лошадь и бросил её на Сербинова. Симон упал от удара копытом в живот и почувствовал, как сердце отошло вдаль и оттуда стремилось снова пробиться в жизнь. Сербинов следил за сердцем и не особо желал ему успеха, ведь Софья Александровна останется жить, пусть она хранит в себе след его тела и продолжает существование. Солдат, нагнувшись, без взмаха разрезал ему саблей живот, и оттуда ничего не вышло – ни крови, ни внутренностей.

– Сам лез стрелять, – сказал кавалерист. – Если б ты первый не спешил, то и сейчас остался бы.

Дванов бежал с двумя наганами…

– Ты куда? – остановил Дванова солдат, убивший Сербинова.

Дванов без ответа сшиб его с коня из обоих наганов…"

Вот чисто русское убийство. И это не Бабель, сидящий в кустах с блокнотом, и не Хармс, шутник и панк. Это изнутри. Да глубже еще. Платонов до илистого дна донырнул:

" – Никиток, делай его насквозь! – приказал густой голос…

Дванов увидел вспышку напряжённого беззвучного огня и покатился с бровки оврага на дно, как будто сбитый ломом по ноге…

– Страхуй его, Никиток, от огня жизни! Одежда твоя…

Подошёл Никиток и попробовал Дванова за лоб: тёпел ли он ещё? Рука была большая и горячая. Дванову не хотелось, чтобы эта рука скоро оторвалась от него, и он положил на неё свою ласкающуюся ладонь. Но Дванов знал, что проверял Никиток, и помог ему:

– Бей в голову, Никита. Расклинивай череп скорей!..

– Ай ты цел? Я тебя не расклиню, а разошью: зачем тебе сразу помирать – ай ты не человек? – помучайся, полежи…

Подошли ноги лошади вождя. Густой голос резко осадил Никитка:

– Если ты, сволочь, будешь ещё издеваться над человеком, я тебя самого в могилу вошью. Сказано – кончай, одежда твоя…

– Как ваша фамилия? (сказал лежачий Дванов) Вождь засмеялся: – А тебе сейчас не всё равно? Мрачинский!

Дванов забыл про смерть. Он читал «Приключения современного Агасфера» Мрачинского. Не этот ли всадник сочинил ту книгу?

– Вы писатель! Я читал вашу книгу. Мне все равно, только книга ваша мне нравилась…

– А сами-то вы сочувствуете идее книги? Вы помните ее? – допытывался вождь. – Там есть человек, живущий один на самой черте горизонта.

– Нет, – заявил Дванов. – Идею там я забыл, но зато она выдумана интересно. Так бывает. Вы там глядели на человека как обезьяна на Робинзона: понимали всё наоборот, и вышло для чтения хорошо.

Вождь от внимательного удивления поднялся на седле.

– Это любопытно… Никиток, мы возьмем коммуниста до Лиманного хутора, там его получишь сполна.

– А одёжа? – огорчился Никита.

Помирился Дванов с Никитой на том, что согласился доживать голым. Вождь не возражал и ограничился указанием Никите:

– Смотри, не испорть мне его на ветру! Это большевистский интеллигент – редкий тип.