Виталий Аверьянов - Цивилизация Потопа и мировая гибридная война

Однако между искусственной, самодовлеющей головоломкой, шифром ради шифра и настоящей загадкой (параболой, притчей) большая разница. После традиционной притчи, инициатической загадки происходит изменение сознания, что-то остается в сердце и памяти. А в данном случае мы имеем дело не со смысловым эффектом, а скорее с созданием театральной атмосферы чего-то «мистериального», «запретного», «непролазного». Какой-то бурелом в партизанском лесу — и это наводит на мысль о скрытой войне против большой культуры.

В свое время Эбби Хофман, лидер йиппи (политического крыла хипповского движения) заявил: «Ясность — вовсе не наша цель. Наша цель вот какая: сбить всех с толку. Беспорядок и кутерьма, сумятица и сумбур разят „цивилов“ наповал. Нас не понимают — и это замечательно: понимая нас, они бы нашли способ нас контролировать… Нами нельзя манипулировать — ведь мы миф, который сам себя создал… Мы взрываем динамитом клетки головного мозга. (…) Наш враг — человек в униформе. Без нее все они — славные люди. Голые все как братья…» [20] Хоффман Э. Сопри эту книгу! Как выживать и сражаться в стране полицейской демократии. — М., 2003. — С. 19–20.

Другой источник мастерства шарады — Боб Дилан. Интересно, что Гребенщикову в Дилане близка главным образом именно его метода — коллажность, аппликация, соединение в одной строфе фрагментов, внутренне не связанных между собой. В народном куплете (например, частушке) подобный прием создает нарочитый комический эффект, как правило, подчеркнутый параллелизмом формы и рифмой. Но у Дилана и Гребенщикова этот же прием порождает «многозначительность». Можно сказать, здесь открывается какая-то «глубина», высосанная из ничего. Боб Дилан был одним из пионеров создания рок-текста именно как текста, не стихов. И вот буквально год назад он получил за это Нобелевскую по литературе. Поистине символическое событие нашего времени: режиссерам «общества спектакля» трудно было придумать более разрушительный для литературы и поэзии ход!

Как выразился Гребенщиков в интервью журналу FUZZ, его «веселит это до крайности», когда удается загадать образ, который в принципе не поддается дешифровке. Имелась в виду песня «Крем и Карамель». А разгадка, в общем-то, незамысловата и, конечно, ничего не дает тем, кому о ней рассказать! (Крем и Карамель, как раскрылся Гребенщиков, это каменные китайские собаки Фу, которые симметрично лежат у ворот храма, напоминая аналогичных сфинксов и львов у мостов Петербурга.)

В русской поэзии был Велимир Хлебников, в ткани образов которого лежали трудные загадки, однако Хлебников делал это не «из вредности», он работал со «сверхконтекстом». И необходимо признать, что у него это получалось на высоком художественном и философском уровне, когда образ аккумулировал в себе целые пласты судьбы и мифа. За Хлебниковым следовали в этом ряду и другие поэты русского авангарда, включая обериутов или Цветаеву. Можно ли назвать Гребенщикова их продолжателем? Нет, это нечто иное: он уже не авангардист, а постмодернист, и его загадки нагружены не столько смыслом судьбы, сколько цитатами. Высказывание теперь является «цитатой», даже когда оно не цитирует кого-то другого, — сама реальность воспроизводится по принципу цитаты. Это культурологические игры, апофеоз пустотности, когда своего ничего нет. «Я возьму свое там, где я увижу свое. / Белый растафари, прозрачный цыган / Серебряный зверь…» («Капитан Африка», 1983). « Песни без цели, песни без стыда (…) Что нам подвластно? Гранитные поля, / Птицы из пепла, шары из хрусталя…» («Шары из хрусталя», 1985). В этих строках нагромождения цитат и скрытых цитат из регги, Болана, Борхеса, кинофильмов и т. п. От автора только компоновка и констатация собственного бесстыдства.

Своего рода шарада уже в самом сценическом имени рок-идола — БГ. В юности мне довелось слышать множество интерпретаций этой аббревиатуры. Учитывая фразу из фильма «Асса» «Гребенщиков бог, от него сияние исходит» — самую любопытную из расшифровок предложил мой одноклассник, спустя несколько лет эмигрировавший с семьей в Израиль. Его тоже звали Борей, и он был страстным поклонником «Аквариума». Боря объяснил мне, что псевдоним БГ нужно толковать как иудейское написание «Б-г», русский эквивалент тетраграммотона с непроизносимой гласной во избежание осквернения святого имени. Сам бы я в конце 80-х годов, конечно, до такого не додумался.

Англозависимость

Прежде чем контркультурщик начинает заморачивать сознание юного поколения, он и сам бывает юным и сначала кто-то заморачивает его. Этот период «метафизической интоксикации», чреватой либо провалом и темными страданиями от неудач, неразделенной любви, недостижимости смысла жизни, либо, напротив, творческим просветлением, — закладывает основы будущего, зрелой личности. У Гребенщикова эта пора пришлась на начало 70-х. И здесь, надо сказать, немалую роль сыграл вуз, в котором он учился. Факультет прикладной математики ЛГУ благодаря его основателю академику Зубову и его гуманитарным исканиям стал одним из рассадников альтернативной духовности, в которой большую роль играли увлечения Востоком и славянским неоязычеством. Одной из учившихся с Гребенщиковым «жертв» этой среды стал и знаменитый йог-сектант Анатолий Иванов, неоднократно судимый, в том числе, насколько мне известно, за довольно жуткие преступления, связанные с деятельностью синкретического культа. Сам Зубов был создателем своеобразной «теории управления». Поговаривают, именно он заложил основы для крупнейшей интеллектуальной секты постсоветского периода — движения КОБ (Концепция общественной безопасности) «Мертвая вода».

Думается, именно там, среди старшекурсников факультета, в их общаге и вокруг нее и вываривалась та самая среда, где молодой Боренька прошел свою «контринициацию». Во всяком случае, он начал черпать из нескольких тусовок: студенческой, богемной, музыкальной, из общения с публикой, проводившей досуг в кафе под кодовым именем «Сайгон». В этой тусовке, где хватало членов семей дипломатов, внешторговцев, моряков, достаточно свободно обращалась в качестве духовной контрабанды англоязычная музыка и литература. «Я полный продукт развития советского общества. Я ничьей помощью посторонней не заручался, — утверждал Гребенщиков в интервью А. Матвееву, опубликованном в 1986 году. — Все, что у меня есть, мне дала советская Россия, в том числе и то, что я знаю английский язык…»

Еще тогда Гребенщиков впал в чрезвычайную зависимость от англосаксонской контркультуры, и эта зависимость навсегда определила его лицо. Основными источниками знаний о рок-н-ролле стали журналы New Musical Express, Melody Maker, которые ему регулярно доставляли заботливые друзья и покровители. Но самое главное происходило в устных разговорах. Надо отдать должное Борису, солженицынщину, диссидентство он не принял. Однако странным образом, пропитываясь западной популярной культурой, он себя от «инакомыслящих» не отделял, более того, готовился воспользоваться плодами их деятельности: «Пусть кто-то рубит лес, / Я соберу дрова; / Пусть мне дают один, я заберу все два; / Возьму вершки и корешки — / Бери себе слова» («Блюз простого человека», 1978). В этом смысле стратегия Гребенщикова противоположна стратегии Пушкина, аллюзией на которого (стихотворение «Не дорого ценю я громкие права…») данная песня является.