Константин Кеворкян - Четвёртая власть Третьего Рейха. Нацистская пропаганда и её наследники [litres]

В свою очередь, с характерным для немцев педантизмом пропагандистская машина Германии действовала по старому шаблону и упорно призывала к ликвидации режима Сталина. Однако, выступая с однообразными призывами к его свержению, ведомство Геббельса работало вхолостую – все виды оппозиции в Советском Союзе давно уже вырваны с корнем, а службы государственной безопасности были многочисленны, хорошо укомплектованы и многоопытны. В этих условиях призывы к свержению победоносного вождя советского народа оказались гласом вопиющего в пустыне и отражали кризис, в котором оказались пропагандистские службы Третьего рейха. И все же один козырь у Геббельса оставался.

«Ничто не могло спасти нас, кроме чуда, великого германского чуда, в которое продолжали истово верить и о котором молились многие миллионы немцев. Этот массовый психоз искусственно подогревался путем распространения таинственных намеков и слухов: «Фюрер еще задаст перцу русским, черт возьми!.. Он мог бы уничтожить весь мир, если бы захотел. Он просто выжидает подходящий момент. Наше время придет, вот увидите». Подобные рассуждения я слышал постоянно как от солдат, так и от офицеров. Причем свое мнение они высказывали вполне искренне», – писал в своих мемуарах «Пляска смерти» бывший рядовой вермахта Эрих Керн (84). В то же время один из высших руководителей Германии Альберт Шпеер обратился к Гитлеру с письмом, содержавшем следующие строки: «В войсках широко распространена вера в предстоящее в самое ближайшее время использование нового, решающего исход войны оружия. Солдаты и офицеры рассчитывают, что это произойдет прямо на днях… Я не уверен, что было бы разумно и дальше продолжать эту пропагандистскую кампанию». Геббельс немедленно запретил публиковать любые сообщения о разработках новых видов вооружения. Как ни странно, но слухов стало еще больше. Геббельс создал специальный отдел по их распространению. Эти слухи содержали во многом правдивую информацию…» (85)

То, что произошло позднее, стало для министра пропаганды страшным ударом. Еще 14 июня 1944 года Геббельс описывал своим коллегам впечатление от цветного фильма о новом оружии: «Это оружие, господа, пожалуй, даже несколько преждевременно для этой войны. Я думаю, оно, скорее, станет оружием будущей войны», – проницательно заметил «маленький доктор» (86). А на следующий день он узнал, что верховное командование произвело запуск новых ракет по Лондону, и, соответственно, Геббельс неожиданно лишился возможности провести кампанию по психологической обработке противника.

У нового оружия даже еще не имелось названия. Шварц ван Берк предложил назвать его «Фау-1», следующее «Фау-2» и так далее. («Фергельтунг» в переводе с немецкого – «возмездие»). Но первая же неделя эксплуатации «Фау-1» так разочаровала Гитлера, что он просто запретил упоминать о «чудо-оружии» по радио и в прессе, хотя сам предварительно широко рекламировал его, вызвав немало паникерских публикаций в иностранной прессе. 1 июля 1944 года Ганс Фриче, комментируя по германскому радио вялую реакцию немецких СМИ на применение нового оружия, заявил: «Мы, немцы, очень сдержанно высказывались по поводу эффекта, произведенного новым видом оружия. Мы могли позволить себе эту сдержанность, зная, что раньше или позже Британия нарушит то молчание, которым она в первое время пыталась прикрыть действия, производимые «Фау-1». И мы были правы. Отчеты, получаемые из Британии в течение последних дней, показывают, что действие этого первого удара, нанесенного Британии новым видом вооружения, становится слишком очевидным» (87).

Вскоре появилось сообщение о «Фау-2». Гитлер дал указание подчеркнуть, что за ним последует еще более мощное Фау-оружие. Возможно, имелись в виду ракеты нового поколения или реактивные истребители «МЕ-262». Последние, к слову сказать, выпускались на заводах «Шкода» в оккупированной Чехословакии – столь велико было доверие немецких заказчиков к надежности чешских производителей, вроде бы и подневольных.

Но «оружие возмездия» не помогало – войска союзников захватывали все новые области рейха и приближались к Берлину, а немецкие города под бомбежками вражеской авиации неуклонно превращались в руины. Мрачный берлинский анекдот того периода: «Гитлер, Геринг и Геббельс стоят у окна рейхсканцелярии и смотрят, как в Берлин торжественным маршем входят войска союзников. Геббельс радостно говорит: «Теперь от возмездия им не уйти!» Остальные смотрят на него, как на сумасшедшего, а Геббельс ехидно объясняет: «А где же они теперь будут жить?»» (88)

Тем временем, на оккупированной советской армией территории участились случаи изнасилований и мародерства, что опять попыталась использовать уже изрядно потрепанная машина нацистской пропаганды. Помощник Геббельса, доктор Вернер Науман, в частной беседе признался, что «наша пропаганда относительно русских и того, что населению следует ожидать от них в Берлине, была так успешна, что мы довели берлинцев до состояния крайнего ужаса» (89). К концу 1944 года Науман почувствовал, что «мы перестарались – наша пропаганда рикошетом ударила по нам самим». Теперь тон пропаганды изменился. В то время как от империи Гитлера отрывали кусок за куском, а Берлин разрушали квартал за кварталом, Геббельс переключился с запугивания на подбадривание; теперь людям говорили, что победа поджидает за ближайшим углом. «1 марта (1945). Фюрер дал мне указание опубликовать в немецкой печати подробные рассказы о Пунической войне. Пуническая война, наряду с Семилетней, – это тот великий пример, которому мы можем сейчас следовать». «В новой передовой статье я еще раз в успокаивающем тоне и в абсолютно уверенной и независимой манере привожу аргументы, которые еще могут вселить в сердца немецкого народа веру в победу» (90).

Однако чуда не происходило, наоборот – хаос усиливался. «В отдельных деревнях и городах бесчисленным изнасилованиям подверглись все женщины от 10 до 70 лет. Против этого мы развернем теперь широкую кампанию внутри страны и за границей. Генерал-полковник Гудериан изъявил готовность зачитать перед представителями нашей и зарубежной печати известное воззвание маршала Жукова и затем произвести публично допрос ряда офицеров, возвратившихся к нам из Позена и неоднократно видевших собственными глазами произведенные опустошения и совершенные зверства» (91). И позже – усталая запись: «Заявление Гудериана о большевистских зверствах, сделанное германским и иностранным журналистам в Берлине, не имеет успеха, которого я вообще-то ожидал. Гудериан говорил слишком патетически и красочно, а свидетели, пожалуй, немного устали от предыдущих показаний в различных учреждениях, так что не смогли уже выступить свежо и свободно. Этим также объясняется, почему данное мероприятие не находит в нейтральной прессе отклика, которого я ожидал. В Стокгольме или издеваются над этими показаниями, или вышучивают их» (92).