Фридрих Энгельс - Положение рабочего класса в Англии. По собственным наблюдениям и достоверным источникам

Кстати несколько слов о том, как свято почитается в Англии закон. Конечно, для буржуа закон свят: ведь он является его собственным творением, издан с его согласия для защиты его личности и его интересов. Буржуа знает, что если один какой–нибудь закон и причиняет ему неудобства, то всё законодательство в целом направлено к защите его интересов, а главное, что святость закона, неприкосновенность порядка, установленного активным волеизъявлением одной части общества и пассивным — другой, является самой надёжной опорой его социального положения. Английский буржуа находит в законе, как и в своём боге, самого себя и потому закон для него свят, потому и дубинка полицейского, которая в сущности является его дубинкой, обладает такой поразительно умиротворяющей силой в его глазах. Но, конечно, не в глазах рабочего. Рабочий слишком хорошо знает, он слишком часто испытал на опыте, что закон для него — кнут, сплетённый буржуазией, и потому он прибегает к закону только в том случае, когда его к этому вынуждают. Смешно утверждать, будто английский рабочий боится полиции, когда в Манчестере каждую неделю происходят избиения полицейских, а в прошлом году была даже сделана попытка взять штурмом полицейский участок, защищенный железной дверью и толстыми ставнями. Сила полиции во время стачки 1842 г. основывалась, как уже сказано, лишь на нерешительности самих рабочих.

Поскольку рабочие не почитают закона, а лишь подчиняются ему, когда они не в силах изменить его, то вполне естественно, что они хотят, по крайней мере, внести предложения об изменении закона, что они стремятся поставить на место буржуазного закона закон пролетарский. Таким законом, предложенным пролетариатом, и является Народная хартия (people's charter), документ, по форме чисто политический и требующий реорганизации палаты общин на демократических началах. Чартизм есть концентрированная форма оппозиции против буржуазии. В деятельности союзов и в забастовках эта оппозиция всегда оставалась разобщённой; отдельные рабочие или группы рабочих боролись с отдельными буржуа. Если борьба принимала иногда общий характер, то большей частью независимо от намерения рабочих; в тех случаях, когда это делалось сознательно, в основе этого сознания лежал чартизм. В чартизме же против буржуазии поднимается весь рабочий класс, нападая прежде всего на её политическую власть, на ту стену законов, которой она себя окружила. Чартизм ведёт своё происхождение от демократической партии, которая развилась в 80‑х годах XVIII века одновременно с пролетариатом и внутри его , приобрела силу во время французской революции и выступила после заключения мира как « радикальная » партия. Главным её центром были тогда Бирмингем и Манчестер, а раньше — Лондон. В союзе с либеральной буржуазией она вырвала у олигархов старого парламента билль о реформе и с тех пор стала всё более и более укрепляться как партия рабочая, противостоящая буржуазии. В 1835 г. комитет всеобщей Лондонской ассоциации рабочих (Working Men's Association) с Уильямом Ловеттом во главе составил проект Народной хартии, заключавший в себе следующие «шесть пунктов»: 1) всеобщее избирательное право для всех совершеннолетних мужчин, находящихся в здравом уме и не совершивших никакого преступления; 2) ежегодно переизбираемый парламент; 3) вознаграждение членов парламента, чтобы и неимущий мог принять депутатские полномочия; 4) выборы путём тайной баллотировки для устранения подкупа и запугиваний со стороны буржуазии; 5) равные избирательные округа, чтобы обеспечить равномерное представительство, и 6) отмена и без того чисто формального земельного ценза в 300 ф. ст. для депутатов, чтобы каждый избиратель имел также право быть избранным. — Этих шести пунктов, которые все касаются только конституирования палаты общин, как они ни невинны на первый взгляд, достаточно всё же для того, чтобы смести с лица земли английскую конституцию вместе с королевой и палатой лордов. Так называемые монархический и аристократический элементы в конституции могут существовать до сих пор лишь потому, что буржуазия заинтересована в сохранении их для видимости; ведь и тот и другой элемент существуют в настоящее время только для видимости. Но когда палата общин будет иметь за собой общественное мнение всей страны, когда она будет уже выражать волю не одной только буржуазии, а всей нации, тогда она настолько завладеет всей полнотой власти, что монарх и аристократия потеряют последние следы своего ореола святости. Английский рабочий не питает уважения ни к лордам, ни к королеве, между тем как буржуазия, хотя она на деле и мало считается с их мнениями, воздаёт каждому в отдельности божеские почести. Английский чартист в политическом смысле республиканец, хотя никогда или, по крайней мере, почти никогда не употребляет этого слова; он симпатизирует республиканским партиям всех стран, но охотнее называет себя демократом. Он больше чем просто республиканец; его демократизм не ограничивается областью чистой политики.

С самого своего возникновения в 1835 г. чартизм был распространён, конечно, главным образом среди рабочих, но он тогда ещё резко не отделялся от радикальной мелкой буржуазии. Радикализм рабочих шёл рука об руку с радикализмом буржуазии. Хартия была их общим лозунгом, они совместно устраивали свои ежегодные «национальные конвенты» и составляли, казалось, одну партию. Мелкая буржуазия, разочарованная результатами билля о реформе и застоем в делах в 1837—1839гг., была в то время настроена очень воинственно и кровожадно, и потому пламенная агитация чартистов была ей очень по душе. Об энергичном характере этой агитации не имеют в Германии никакого представления. К народу обращались с призывом вооружиться и даже восстать. Изготовлялись пики, как некогда во времена французской революции. В 1838 г. в движении принимал участие, между прочим, некий проповедник из секты методистов, Стефенс, который произнёс перед населением Манчестера такую речь:

«Не бойтесь силы правительства, не бойтесь солдат, штыков и пушек, которые имеются у ваших угнетателей, — в ваших руках средство гораздо более мощное, чем всё это, — оружие, против которого ни штыки, ни пушки ничего поделать не могут. И этим оружием может овладеть десятилетний ребёнок. Достаточно взять несколько спичек и пучок соломы, облитой смолой! Хотел бы я посмотреть, что сделает правительство со своими сотнями тысяч солдат против этого оружия, если только его смело пустить в ход!» [73]

Но в то же время обнаружился уже тогда своеобразный социальный характер чартизма рабочих. Тот же Стефенс на собрании 200 тыс. человек на Керсолл–Муре, упомянутой уже нами «Священной горе» Манчестера, сказал следующее: