Владимир Пастухов - Революция и конституция в посткоммунистической России. Государство диктатуры люмпен-пролетариата

Перестройки в России возникают не на пустом месте и вовсе не из любви к свободе. Они всегда являются не столько следствием активности определенных личностей, сколько итогом развития определенных процессов. Они, как правило, ставят точку в очередной главе российской истории. Поэтому, чтобы всерьез судить о перспективах новой перестройки, необходимо прежде всего понять, итогом какого именно исторического процесса она должна стать и какую именно страницу русской истории ей предстоит перевернуть?

Ответить на этот вопрос непросто. Для этого надо вписать современные российские политические реалии в исторический контекст. А значит, надо найти методологию, позволяющую связать воедино и описать в едином ключе все российские «великие потрясения».

Советский строй был для больного российского общества функционально тем же, чем для больного человека является наркоз. Чтобы не погибнуть от болевого шока, общество впало в «коммунистический анабиоз», просуществовав в нем почти столетие. Когда наркоз перестал действовать и пузырь «советской цивилизации» сдулся, общество вернулось к тому, с чего все начиналось, — к русской революции с ее нерешенными задачами.

Так же как контрреволюция 1953 года оказалась скрыта для нас событиями 1956 года, возобновление русской революции в 1989 году оказалось скрыто от нас бурными событиями 1991-1993 годов. В действительности именно в 1989 году произошли те радикальные изменения, которые остановили часы советской истории и с которых начался отсчет нового времени: Горбачев победил консерваторов в ЦК КПСС и на партийной конференции; было созвано подобие Учредительного собрания — Съезд народных депутатов — и начался распад «советской империи» (крушение берлинской стены и вывод войск из Афганистана).

Видимо, есть какая-то закономерность в том, что «девятый вал» революции приходит не сразу, а спустя несколько лет после основного, но при этом не столь заметного «подземного толчка». Возможно, это связано с тем, что первый толчок рождает определенные ожидания (а следовательно, предоставляет кредит доверия), которые практически никогда не могут быть оправданны. И лишь когда кредит доверия оказывается полностью исчерпанным, разочарованное общество наносит второй сокрушительный удар по умирающей власти.

В 90-е годы Россия погрузилась в хаос революционного насилия, в котором пребывала почти пятнадцать лет. То, что мы называем «лихими девяностыми», было временем революционной ломки всех сложившихся отношений и стереотипов, насильственного перераспределения имущества и власти. В конце концов, из хаоса стал проступать «новый порядок», который во многом, к несчастью, напоминал порядок старый, поскольку никаких видимых культурных подвижек в обществе за это время не произошло.

В 2003—2004 годах Россию накрыла первая посткоммунистическая контрреволюционная волна, которая попыталась ввести «революционное наследие» 90-х в определенные рамки. Она носила преимущественно антиолигархический характер, частью уничтожив, частью поставив под контроль государства элиту, рожденную горбачевско-ельцинской революцией. Возникшее из этой контрреволюции государство осталось, тем не менее, насильственным по своей природе и целям. Причем уровень и роль насилия в функционировании современной российской власти явно недооценивается [9] Многим это покажется странным, но дистанция между днем вчерашним и днем сегодняшним не так велика, как кажется. В соответствии с поданной в Политбюро ЦК КПСС докладной запиской от 26 марта 1953 года в лагерях в тот момент содержалось 2 526 402 человека, из которых «государственных преступников», содержавшихся в «особых лагерях МВД», было 221 435 человек. И все это при населении приблизительно в 200 миллионов человек. В современной России в пиковый «докризисный» 2007 год общее количество заключенных составило 890 000 человек при населении около 140 миллионов человек. Да, разница есть, но не такая большая, как хотелось бы. .

То, что Россия переживает сегодня эпоху реставрации, стало общим местом в политической публицистике последних лет. Повсюду мы наталкиваемся на знакомые до боли экономические, социальные и политические очертания. И действительно, повсеместный возврат от плюрализма к монополии — идет ли речь об экономической конкуренции или о политической борьбе — как нельзя лучше иллюстрирует полученный советской историей от современной России «откат».

В то же время Россия если и напоминает СССР, то эпохи упадка. Перед нами вялое общество, управляемое изможденным государством. Население преимущественно пребывает в «политически бессознательном» состоянии. Все это похоже на состояние советского общества времен «позднего застоя». Парадоксальным образом Россия умудрилась вернуться в «точку невозврата», в ту самую эпоху, когда произошел «большой скачок» к «демократии» и «капитализму».

При этом режим внешне выглядит как вполне жизнеспособный и стабильный. С одной стороны, сегодняшняя власть в России совершенно самодостаточна и способна к неограниченному самовоспроизводству. Она надежно защищена от любых «внешних» воздействий и тем более давно выработала иммунитет против либеральной критики. С другой стороны, население России в 90-е годы получило такую мощную прививку от «либерализма», что рассчитывать сегодня на какое-либо массовое демократическое движение внутри страны не приходится. Из всех видов «цветных революций» наиболее вероятной в России является «коричневая».

Поэтому тему «перемен» вообще можно было бы полностью закрыть, если бы дело ограничивалось изменениями, вызванными рациональными причинами. Но и подводная лодка всплывает на поверхность, когда заканчивается кислород. Помимо «рациональных» в политике действуют зачастую и иррациональные силы. Как указывалось выше, в российской истории самая стабильная, внешне и внутренне неуязвимая «система» нередко исчезала, неожиданно запустив механизм самоликвидации.

То, что невозможно в «эвклидовой» политической геометрии, оказывается возможным в «политической геометрии Лобачевского». Власть, неуязвимая для рациональной критики, вдруг начинает вести себя иррационально, и с этого момента начинается обратный отсчет срока, отпущенного «системе». Нелишне вспомнить, что революции, по Ленину, происходят не тогда, когда этого хочется кому-то, а тогда, когда этого хочется им самим, то есть когда возникает революционная ситуация, которую ни предвидеть, ни подготовить нельзя. Ленин писал: «Для революции недостаточно того, чтобы низы не хотели жить, как прежде. Для нее требуется еще, чтобы верхи не могли хозяйничать и управлять, как прежде». Революции являются на свет прежде всего как следствие иррационального поведения «верхов», которые по каким-то причинам более не могут править «по-старому».