Макс Вебер - Власть и политика [сборник]

Ответ на этот вопрос предполагает ответ на вопрос о свободном решении. До тех пор, пока речь идет просто о навязывании воли одного человека воле другого и мы не спрашиваем, откуда, собственно, берется решение господина, властвующего над подчиненными, можно представлять дело так, что компетентность в делах означает для господина увеличение, а не уменьшение свободы. Он действительно знает, как лучше, но это не интересно, не важно, если дело заключается в навязывании установленного порядка. В конце концов, как через несколько десятилетий после Вебера заметит Ханна Арендт, ойкос, домохозяйство, – это не место свободы, это принуждение человека к действию потребностями самой жизни, воспроизводство которой связано с экономикой. Свободное действие совершается в полисе и не ограничено объективным устройством природных вещей, среди которых протекает экономическая жизнь человека. Но если дело доходит до современного государства, современного хозяйства, все меняется. Экономический космос и космос современного государства стали прочными порядками человеческой деятельности. Финансы, армия, суды, промышленность – все создано людьми, все рационально устроено на Западе в эпоху модерна и все требует специальных знаний. Однако это знания не о том, как подчинить объективные порядки человеческому произволу, но скорее умение использовать их устройство, умение пустить в ход, не сломать, извлечь пользу. Те, кто это умеет, обладает властью внутри этих порядков, в том числе и политических.

Если бы Вебер ограничился только этим, он воспроизвел бы, с известными модификациями, старую концепцию немецкой полицейской науки, так или иначе продолжавшую влиять на государствоведение в Германии в XIX и начале XX в. Благодетельное управление государством со стороны компетентных, честных чиновников, не исчерпывает, однако, существа дела. Компетентное навязывание порядка подвластным происходит не в условиях княжеского правления или абсолютистского государства, но при современной демократии. Это – фактор, в сущности, ниоткуда не выводимый в системе понятий Вебера. Массовые выборы, избрание парламента, принимающего законы, столкновение выражаемой через выборы воли масс с объективными потребностями управления, наконец, недавние революции – всё это существует фактически, все должно быть осмыслено, но ничто не предполагается необходимым в конструкции государства как предприятия и союза . Важным аспектом становления массовой демократии является утрата влияния теми, кого Вебер на немецкий (особенно южно-немецкий) манер называет «Honoratioren». Это «уважаемые люди», «нотабли», места которым точно так же нет в его основной конструкции государства, как нет места и для общности, и для политиков старого типа. Социальный почет, традиции, устойчивое наследственное богатство и прочее в том же роде обусловливают влияние этих людей до прихода массовой демократии, как в местах проживания, так и в старых, образовавшихся еще до всеобщего избирательного права партиях. Новые партии – это машины завоевания голосов в массовой демократии, и умение обращаться с этой машиной опять-таки требует профессионализма. Ни «непосредственная демократия», ни сословный порядок, от которого выигрывают нотабли, не выдерживают столкновения с этой новой реальностью: голоса эмоционально лабильной, не способной оценить содержательно управленческие резоны массы должны быть завоеваны, чтобы получить власть в государстве. Парламент в этом случае оказывается местом встречи мотивационной и управленческой составляющих этого устройства.

Вот откуда идет симпатия Вебера к вождям: «…Выбирать можно только между вождистской демократией с „машиной“ и демократией, лишенной вождей, то есть господством „профессиональных политиков“ без призвания, без внутренних, харизматических качеств, которые и делают человека вождем» [48] Наст. изд. С. 305. . Отчего первое более предпочтительно, чем второе? Оттого, что лишь в первом случае подвластным (а избиратели в демократических государствах суть подвластные, в этом отношении конструкция Вебера недвусмысленна и неумолима) оставлен шанс свободно отдаться подчинению, восприняв навязанный порядок как такой, который они искренне одобряют. Противоположностью этому может быть навязанный эффективной машиной порядок, который можно назвать «господством клики». Но в таком случае и опасности, и решения проблем будут на одной стороне: там, где творится собственно политика. Вебер говорит о страсти, ответственности и холодном глазомере политика как тех качествах, которые делают его по-настоящему призванным. Это политика «большого стиля», политика с большой буквы. Практически ей соответствует определенное переустройство политической жизни в Германии, в котором Вебер принимал деятельное участие. Однако что может с наибольшей вероятностью стать смыслом повседневных действий для немцев, удрученных поражением в войне? Что будут понимать под страстью молодые люди, вернувшиеся в аудитории из окопов? Будет ли у них достаточно ответственности, чтобы приняться за «медленное бурение твердых пород»? Мы знаем, что эти вопросы не риторические, потому что мы знаем ответы. Тонкий и проницательный мыслитель, Вебер, конечно, предощущал недоброе. Он говорит про то, что политик, возможно, служит не «богу», а «бесу» и повторяет: спутывается с дьявольскими силами. Он не только не находит слов для этического оправдания политического насилия, но прямо настаивает на том, что такое оправдание невозможно с точки зрения добра. Он дискредитирует именно то, что составляет, казалось бы, единственно привлекательное в политическом действии: искреннюю преданность и бескорыстие, если они не уравновешены готовностью с полной ответственностью принять на себя проистекающее из насилия зло. И он, предчувствуя «полярную ночь ледяной мглы и суровости», дает своим слушателям лет десять, чтобы оценить итоги и перспективы. Всё это, конечно, мы читаем сейчас со стесненным сердцем. Но не потому, что Вебер ошибался, а как раз потому, что видел он дальше и лучше многих и многих. Обстоятельства политической жизни изменились с тех пор не раз, но рамка понятий, в которых возможно социологически исследовать политическую жизнь и политическую власть, остается до сих пор одним из лучших результатов, достигнутых политической мыслью.

Это политическое сочинение – переработанный и расширенный вариант статей, опубликованных летом 1917 года во «Frankfurter Zeitung». Специалистам по государственному праву оно не сообщает ничего нового, но и не прикрывается авторитетом науки. Ибо средствами науки не решаются дела, которые относятся к высшим принципам воления. На тех, для кого исторические задачи немецкой нации принципиально не стоят выше всех вопросов ее государственной формы , или кто смотрит на эти задачи принципиально иначе, приводимые аргументы не окажут воздействия. Ибо в этом отношении они исходят из определенных предпосылок и направлены против тех, кто даже теперь считает ситуацию подходящей для дискредитации народного представительства в пользу других политических сил. К сожалению, вот уже 40 лет и даже во время войны это происходит, в особенности, в весьма широких академических и литературных кругах [49] Публикуемый текст представляет собой переработанный вариант статей, написанных М. Вебером для газеты «Frankfurter Zeitung» под общим названием «Германский парламентаризм в прошлом и будущем» и опубликованных 27 мая, 9, 10 и 24 июня 1917 года. После публикации последней из данного цикла статей «Гласность управления и политическая ответственность», положенной в основу главы VI «Парламентаризация и федерализм», «Frankfurter Zeitung» подверглась предварительной военной цензуре. Перевод выполнен Б. М. Скуратовым по изданию: Weber, Max. Parlament und Regierung in Neugeorgneten Deutshcland // Weber, Max. Gesammelte Politische Schrif en. Hrsg. Von Johannes Winckelman. Tübingen: Mohr, 188. S. 306–443. Редактор перевода А. Малахова. Комментарии Т.А. Дмитриева. Вебер говорит о тех, кто получил образование и работает в университетах или занимается литературой и публицистикой. По-немецки это ёмкое выражение «akademische oder akademisch gebildete Literatenkreise». О значении слова «Literat» см. в комментариях к докладу «Политика как призвание и профессия». . И очень часто – в чрезмерно надменной и разнузданной форме, с презрительной злобностью и без всякого следа доброй воли к тому, чтобы хотя бы в общем понять условия существования работоспособных парламентов. Судя по их политическим достижениям, видно, что народные представительства в Германии совершенно определенно достойны критики. Но ведь то, что справедливо для Рейхстага [50] Рейхстаг (Reichstag, от Reich – государство и Tag – собрание) – парламент Германской империи в 1871–1918 годах. Избирался на основе всеобщего избирательного права (при этом право голоса имели только мужчины) по мажоритарной системе при неравных избирательных округах. Германское правительство не было ответственно перед Рейхстагом. , то верно и для других государственных органов, а их эти литераторы всегда заботливо щадят, а зачастую прямо-таки окружают лестью. Когда же общедоступным спортом для дилетантов становится борьба против парламентаризма, то приходит пора подвергнуть политические познания этих критиков взыскательной проверке. Спор по делу с объективными и благородными противниками – а, несомненно, существуют и такие – был бы, разумеется, отрадным занятием. Однако демонстрировать свое уважение тем кругам, из среды которых на автора, как и на многих других, раздавалась клевета, и его вновь и вновь поносили то как «демагога», то как «не-немца», то как «иностранного агента» – противоречило бы немецкой порядочности. И, вероятно, наиболее постыдной для большинства замешанных в таких эксцессах литераторов была их несомненная добросовестность.