Макс Вебер - Власть и политика [сборник]

Во-первых, возьмем телеграмму Крюгера. Негодование по поводу затеи Джеймсона было оправданным и разделялось во всем мире (помнится, оно неоднократно выражалось и в самой Англии). Достаточно вероятно, что в связи с этой ситуацией настойчивые дипломатические протесты в Лондоне (также с учетом взволнованности монарха) имели бы своими последствиями заявления тогдашнего английского кабинета министров, от которых впоследствии было бы не так-то легко отделаться. Но наряду с этим вероятно, что приблизилась бы возможность достижения общей договоренности по поводу африканских интересов обеих сторон в том виде, как ее приветствовал, к примеру, Сесил Родс [83] Родс (Rhodes) Сесил Джон (1853–1902) – английский политический деятель, организатор захвата английскими колони заторами на рубеже 80–90-х годов XIX века территорий в Южной и Центральной Африке. В 1890–1896 годах – премьер-министр Капской колонии, один из инициаторов развязывания англо-бурской войны 1899–1902 годов. – именно в этом виде она была абсолютно необходима, потому что тогда у нас развязались бы руки на Востоке и мы могли бы поддерживать Италию в нашем союзе. Однако опубликованная телеграмма, безусловно, возымела эффект пощечины. В результате было задето самолюбие, а интересы реалистической политики исключены. Из-за этого дальнейшие примирительные акции по поводу Африки, предпринятые до бурской войны [84] Англо-бурская война 1899–1902 годов – захватническая война Англии против двух бурских республик Южной Африки – Оранжевого Свободного государства и Трансвааля. В результате войны буры потерпели поражение, а обе республики были превращены в английские колонии. , во время нее и впоследствии, не встретили искреннего одобрения обоих народов, чье самолюбие настраивало их друг против друга, хотя обе стороны фактически могли бы винить за это самих себя. Более того, результат оказался таков, что после войны Германия предстала в роли побитой и обманутой. Но ведь в 1895 году мы совершенно не располагали средствами принуждения для того, чтобы действенно поддержать протест. Итог – отказ принять бежавшего из страны президента – лучше не критиковать. Ибо самое главное – то, что мы предали буров, несмотря на вовлеченность в дело монарха – стало неизбежным. И, как известно, генерал Бота [85] Бота (Botha) Луис (1862–1919) – первый премьер-министр Южно-Африканского Союза (1910–1919). В период Англо-бурской войны 1899–1902 годов – главнокомандующий войсками Трансвааля. В 1907–1910 годах – глава правительства Трансвааля. заявил в южноафриканском парламенте в 1914 году, что именно поведение Германии стоило бурам независимости.

Поведение Японии в 1914 году и Китая в 1917 году вызвало в Германии удивление. Первое обычно мотивируют известной акцией, состоявшейся из-за Порт-Артура в 1897 году, второе – исключительно американским давлением, а, кроме того, и то, и другое – представившимися возможностями. Хотя в этом и есть доля правды, следует учитывать еще один весьма важный момент. Неужели у нас всерьез полагают, что какой-нибудь образованный китаец или японец может забыть, что именно в Германии в словах и образах прозвучало предостережение перед желтой опасностью и увещевание «хранить священнейшее достояние», и это публично заявил монарх? Расовые проблемы в международной политике относятся к числу наисложнейших, ибо это запутанные вопросы, определяемые конфликтами интересов белых народов. То, что монарх пытался занять здесь какую-то позицию, можно было лишь приветствовать. Но какой цели, и тем более – какой цели немецкой политики, независимо от содержания последней, послужил этот способ обнародования его тогдашней позиции? Можно ли было его хоть как-нибудь согласовать с интересами Германии в Восточной Азии? Какие средства принуждения стояли за ним? Каким интересам должно было на самом деле служить это опубликование? Далее: каким политическим целям послужило опубликование речей о Китае в связи с посланием графа Вальдерзее? И каким – опубликование речей о флоте, вероятно, совершенно уместных лишь в кругу офицеров? Плоды китайской политики Германии выразились в неловких и – надо добавить – в неслучайных раздорах, впоследствии нанесших тяжелый урон нашему престижу. О безотрадном эпизоде обхождения с «миссией примирения» и о ее – опять-таки публичном – обсуждении лучше уж умолчать. Попросту непостижимо, какой реальной цели германской политики пытался послужить князь Бюлов, попустительствуя этой романтике, без всякого толку задевающей самолюбие китайцев. И если бы он оказался достаточно умен для того, чтобы разглядеть политическую никчемность и вредность всех этих событий, но ему все же пришлось бы считаться с обстоятельствами, заставившими его эти события терпеть, он должен был бы уйти в отставку – как в интересах нации, так и, в особенности, – в интересах монарха.

О том, было ли целесообразным опубликование дамасской речи в связи с политической ситуацией в отношении России, уже выражала серьезные сомнения другая сторона. Наши симпатии к исламской культуре и нашу политическую заинтересованность в целостности Турции причастные к этому народы и политики знали и без столь громогласного акта. Но в любом случае нам следовало бы избегать иллюзий, пробужденных этой публичной оглаской, даже отвлекаясь от тогдашней политической конъюнктуры. Чьим намерениям это опубликование оказалось на руку, можно было легко разглядеть и здесь.

Впрочем, если этот последний случай еще допускает сомнение, то – как бы там ни было – относительно другой, опять-таки публичной, речи в Танжере в начале марокканского кризиса ситуация вполне ясна [86] В данном случае речь идет о «танжерском инциденте», связанном с так называемым «марокканским кризисом». 31 марта 1905 года на рейд города Танжер пришла императорская яхта «Гогенцоллерн», на борту которой император Вильгельм II совершал морскую прогулку. Обращаясь к встречавшему его дяде султана Марокко – шерифу Абд-эль-Малеху, германский император заявил: «Я наношу мой сегодняшний визит султану как независимому суверену. Я надеюсь, что под суверенитетом султана свободное Марокко останется открытым для конкуренции всех наций, без монополии и без аннексии, на основе абсолютного равенства. Мой визит в Танжер имеет своей целью продемонстрировать желание сделать все, что в моей власти, для эффективной защиты интересов Германии в Марокко». Это заявление германского императора носило явно антифранцузскую направленность и встретило крайне резкую реакцию в Париже. . Саму по себе позицию Германии по всем пунктам одобряла и нейтральная сторона. Но тяжелой ошибкой опять же стало публичное вмешательство персоны монарха. Если даже пока неизвестно, какие предложения сделала Франция после свержения Делькасса, то в любом случае было ясно: следовало либо решиться на то, чтобы вести войну за независимость Марокко, либо же тотчас решительно завершить дело, учтя интересы и самолюбие обеих сторон и идя навстречу требованиям Франции. Вероятно, это могло бы возыметь далекоидущие последствия для наших отношений с Францией. Отчего же этого не произошло? Дело в том, что была затронута честь нации благодаря обращению монарха к марокканскому султану, которого мы теперь «не имели права оставлять под ударом». Тем не менее, вступление в войну тоже не входило в наши намерения. В результате: неудача в Алхесирасе, затем эпизод с «Пантерой» [87] Состоявшаяся в 1906 году Алхесирасская конференция по Марокко не удовлетворила ни одного из претендентов на эту страну. Пользуясь поддержкой Англии, Франция под предлогом спасения своих граждан в Марокко в 1907 году приказала своим войскам перейти алжирско-марокканскую границу. Военные действия продолжались в течение трех лет. Пытаясь оказать нажим на Францию, Германия направила в гавань Агадира канонерскую лодку «Пантера». Вследствие этого возник так называемый агадирский кризис, в ходе которого Франция прибегла к поддержке британской дипломатии. и, наконец, оставление Марокко, – но одновременно, под давлением бесконечного нервного напряжения, разжигание воинственных настроений во Франции. А также содействие политике блокады Англии. И притом снова возникает впечатление: Германия уступает – вопреки словам кайзера. И все это без всякого сколько-нибудь достаточного политического эквивалента для нас.