Дмитрий Медведев - Уинстон Черчилль. Личность и власть. 1939–1965

Одновременно с концепцией разделения властей Черчилль также выступал за сохранение гражданского общества, когда судьба общества принадлежит и определяется его гражданами. Уже покинув пост премьер-министра и уйдя из большой политики, он призывал своих избирателей абстрагироваться от «массовых эффектов, средних чисел и голосований Гэллапа». Он напоминал, что совокупность голосов определяет будущее страны. «Апатия, самодовольство, словоблудие и безразличие часто могут являться ошибками», но в день выборов, эти качества «становятся преступлениями» [353].

Нет ли в поощрении гражданского общества и подобных заявлениях о важности и ответственном характере участия в выборах противоречия с теми критическими стрелами, которые последовательно направлялись в адрес демократии? В понимании Черчилля — нет, поскольку, даже высказывая свои негативные замечания, он не собирался вносить кардинальные изменения в британскую модель государственного управления. В частных беседах он все больше приходил к мысли, что, несмотря на всю «неразбериху, ошибки, опасности, несправедливость и противоречия», свойственные демократии, все остальные формы правления еще хуже. В качестве улучшений Черчилль вновь повторил озвученные им в еще 1930-е годы идеи реформирования избирательной системы с введением весовых коэффициентов, когда каждому избирателю дается разное по величине право голоса в зависимости от взятой на себя социальной нагрузки и общественной активности. К общественно активным гражданам он относил, среди прочих, отцов большого семейства, владельцев недвижимости, руководителей частных предприятий, дающих работу другим гражданам, людей с высшим образованием и ученой степенью, участников боевых действий и обладателей военных наград, отличившихся профессионалов в своей области и отрасли [354].

Упоминаемые предложения не были ни структурированы, ни проработаны. Они не содержали плана реформ, предусматривающего их последовательное внедрение на практике. И это тоже показательно. К удивлению многих, после возвращения на Даунинг-стрит пожилой политик не стал оспаривать и менять решения лейбористов, считая, что пусть инициируемые ими законы покажут себя. Он все больше приходил к мысли, что и народ, и страна устали от потрясений, и все что сейчас нужно — это «несколько лет хорошего устойчивого управления». Палату общин он также призвал сбавить обороты, выпустить пар, заменив несдержанные выступления, которые продиктованы по большей части либо текущей избирательной гонкой, либо подготовкой к следующим выборам, на «терпимые и конструктивные обсуждения» ключевых проблем и вопросов. «Терпение, вот, что нужно сейчас цивилизации, — поучал Черчилль. — Мы нуждаемся в периоде спокойствия больше, чем в неистовых попытках принятия четких решений» [355].

Но за этим спокойствием скрывалось нечто большее, чем замешанная на опыте мудрость. Коллеги жаловались, что Черчилль не интересуется партийной политикой [356], как, впрочем, и решением насущных экономических и социальных вопросов [357]. Его стали утомлять детали, а основным рычагом своей деятельности он выбрал публичные выступления, что не могло не вызвать критики со стороны оппозиции. Проницательный Эттли еще во время предвыборной кампании 1950 года обратил внимание на перемены, произошедшие с его визави. В частности, признавая, что в годы войны лидер тори был «великим мастером слов», он констатировал, что теперь «мастер слов превратился в раба слов» [358]. Причина неприятной метаморфозы заключалась в том, что у Черчилля просто не хватало сил погрузиться во все вопросы и принимать решения по всем направлениям. Свой основной вклад он теперь видел в урегулировании разногласий на международной арене, а также в поиске инструментов, подходов и методов, которые позволили бы сохранить мир во всем мире [359].

Еще один фактор, который оказал серьезное влияние на восприятие Черчилля-премьера, а также на отношение к нему со стороны членов собственной партии и оппозиции, состоял в том, что никто не рассчитывал на длительное пребывание пожилого государственного деятеля на Даунинг-стрит. Но у Черчилля были свои планы. Пять десятилетий в большой политике, шесть лет без власти, первое назначение премьер-министром в результате всеобщих выборов — все эти обстоятельства и нюансы не проходят бесследно. Да и цель себе новоиспеченный глава правительства ставил глобальную — войти в мировую историю не только военным деятелем, но и миротворцем. Вряд ли он собирался добровольно оставить столь желанную сцену, чтобы уединиться в поместье, предавшись ностальгии по былым временам и впав в депрессию из-за текущего положения дел. Его единственным препятствием был возраст и подорванное войной здоровье. Но он старался держать их под контролем, уверяя близких в октябре 1951 года (еще до выборов), что «не чувствует себя пожилым». Он даже считал, что «не выглядит пожилым» [360]. Некоторые секретари, например, Элизабет Джиллиат, соглашались с ним. Спустя тридцать пять лет после описываемых событий она призналась Мартину Гилберту, что мистер Черчилль «мог быть одни дни в ударе, другие — нет». Да, он действительно был «переменчив». Но она «никогда не воспринимала его, как слишком старым для того, что он делал» [361].

Подобного рода реминисценции лишний раз подтверждают, насколько сложным бывает составление объективного описания прошлого, не говоря уже об установлении причинно-следственных связей между различными событиями и явлениями. Сохранились свидетельства и других людей, которые близко общались с Черчиллем в этот период. Например, Роберта Бутсби, видевшегося с премьер-министром 15 ноября 1951 года и признавшегося Гарольду Николсону, что Уинстон стал «очень, очень стар, трагически стар» [362].

Каждый исследователь вправе выбирать точку зрения того очевидца, которая ему кажется более убедительной или лучше вписывается в создаваемую им картину мира. Но помимо субъективных оценок были и объективные факторы, позволяющие судить о физическом состоянии Черчилля во время второго премьерства. И они говорили не в пользу политика.

Во-первых, глухота. Снижение слуха начало проявляться еще во время войны и с годами лишь усугубилось. До поры до времени Черчилль не придавал своей тугоухости большого значения. В июне 1950 года барон Моран устроил своему пациенту прием у известного хирурга-отоларинголога Виктора Эвингса Негуса (1887–1974). Проведя необходимые исследования, ученый констатировал, что политик лишился способности слышать верхние частоты.

— Вы не сможете слышать пение птиц.

— Вы хотите задеть мое самолюбие? — неожиданно произнес Черчилль.

— Вы слышите тикающие в комнате часы?