Журнал класс - Политический класс 39

Внешняя политика как объект приватизации

Приблизительно до середины 80-х годов ХХ века теория и практика международных отношений являлись элитарным занятием для интеллектуально вышколенных профессиональных каст, определявших и осуществлявших внешнеполитический курс Российской империи и СССР. Управление этой специфической сферой жизни государства основывалось на исторических традициях, глубоком понимании национальных интересов, готовности служить им верой и правдой. Круг вовлеченных и посвященных людей, выдерживавших испытание на соответствие взыскательным требованиям дипломатического искусства, был ограничен строгими внутрикорпоративными правилами, социально-рекрутской базой, самим элитарным духом профессии, веками остававшейся привилегией аристократии — сначала потомственной, родовитой, а затем искусственно выращенной, номенклатурной. П лодотворное равновесие между преемственностью и новациями во внешнеполитической стратегии государства поддерживалось усилиями ума и воли выдающихся личностей с высочайшим чувством ответственности. Все это, подкрепленное материальной и культурной мощью страны, делало такую стратегию единой, цельной, концептуально оснащенной, пусть и не застрахованной от ошибок и просчетов. Она была сущностным признаком великой державы, формой присутствия на международной арене, постоянным напоминанием соперникам о том, что пренебрежение интересами Российской империи и СССР, не говоря уже о прямом посягательстве на них, — очень дорогое и сомнительное удовольствие. С итуация изменилась в одночасье в 1991 году. С крушением Советского Союза, повлекшим за собой эйфорический период братания с Западом, российские верхи фактически упразднили внешнюю политику государства. Развал этой институции производился системно, непосредственно затронув ее фундаментальные, доктринальные и организационные основы. Быстро и адекватно компенсировать массовый исход высококвалифицированных кадров из МИДа было невозможно. Не только потому, что на заполнение образовавшихся вакуумных зон в таком сложном и тонком организме требовалось время, но и потому, что работа там лишилась прежнего большого смысла, а то, что пришло ему на смену, выглядело постыдным контрастом. Иначе и не назовешь бурную деятельность, вдохновляемую стремлением беспрекословно следовать указаниям Запада в рамках новой внешнеполитической доктрины под названием »Yes, sir!». К онечно, соответствующие установки спускались с кремлевских высот, где тогда вообще не имели понятия о сущности и функциях внешней политики… Нет, не великой державы, а хотя бы рядового суверенного государства. В 90-е годы ХХ века президент России не обременял ни себя, ни свой ближний круг раздумьями о размерах и значении доставшегося ему громадного исторического наследства, о колоссальной ответственности за его сохранение, о трагической сути момента. Он сознательно и методично демонстрировал это в ходе своих зарубежных визитов, оставивших в сердцах европейцев и американцев наряду с чувством глубокого удовлетворения некое смущение и настороженность. Новый сюрреалистический стиль публичного поведения, выразившийся в многочисленных эскападах Бориса Николаевича и заставлявший его соотечественников съеживаться от стыда, поставил перед Западом резонный вопрос: а насколько вменяема сама Россия, если она терпит такое? В се это насаждало соответствующую атмосферу в российском правящем классе, растлевало государеву челядь, упраздняло нравственные стандарты. В не этого злокачественного процесса не могла остаться ни одна управленческая структура. В том числе МИД, где мастеров своего дела остается все меньше. Работать там стало неинтересно и унизительно. Служение Отечеству было подменено обслуживанием его недругов, а иметь иное — некомпрадорское — представление о целях международной политики России запрещалось. Попытки мыслящих и честных людей открыть начальству глаза на безумие происходящего пресекались на корню либо влекли за собой оргвыводы. Э то лишь подтверждало старую истину: наивно считать поправимым заблуждением деяния человека, который прекрасно ведает, что творит. В высшее руководство МИДа, как и в высшее руководство страны, спешно призвали либеральных дилетантов: для разрушения особый профессионализм не требовался, а если и требовался, то, скорее, профессионализм подрывника. Ближайшие последствия этого набора оказались плачевными. О дновременно происходил не менее опасный процесс децентрализации, рассредоточения и дробления внешней политики России. Эту стратегическую отрасль жизнедеятельности государства стали растаскивать и приватизировать все кому не лень — министерства, ведомства, агентства, регионы, корпорации, предприятия, общественные организации, олигархи, маргиналы различных мастей. Их в политических учебниках уважительно величают «новыми акторами» (слава богу, не актерами) международных отношений. При этом не принято говорить, что они преследуют специфические цели, зачастую не имеющие ничего общего с благом народа и интересами государства. И стремятся добиться их любой ценой. С начала 90-х годов ХХ века для оправдания всех гадостей, которые хлынули в нашу страну после уничтожения «железного занавеса» и на которых в ущерб России быстро научилась наживаться мизерная часть общества, была придумана формула: «С этим ничего не поделаешь, это — глобальное явление». Кое для кого она удобна не только конвертируемостью в совершенно осязаемую прибыль, но и внешним правдоподобием. Ведь в мире действительно происходит много такого, с чем трудно справиться и с чем примиряются как с неизбежным злом. О днако почему-то нечасто вспоминают, что по-настоящему суверенные страны, не желающие потерять свою культурно-историческую суть и свое будущее, защищаются от опасных феноменов глобализации всеми доступными средствами, жестко и последовательно. Они готовы сотрудничать с теми, кто борется с аналогичными проблемами и хочет делать это сообща, на взаимоприемлемой основе. С теми же, кто пытается внушить или навязать им другое понимание того, как нужно жить и что ненавидеть, разговор бывает короткий и не всегда вежливый. Когда, к примеру, в январе 1979 года американский президент Джимми Картер попенял руководству Китая за нарушение прав человека и ограничение свободы выезда из страны, Дэн Сяопин в ответ с готовностью согласился послать в США «миллионов десять китайцев». После этого у моралиста Картера исчезло желание читать Пекину нотации.