Андрей Мовчан - Россия в эпоху постправды. Здравый смысл против информационного шума

Это означает катастрофу, сравнимую с революцией 1917 года. Это и есть реальность, которой либералы не хотят признавать. Задача не дать красно-коричневым получить власть, которая сама сегодня идет к ним в руки, должна стать для либералов первой и единственной. Надо использовать оставшееся время, чтобы активно завоевывать симпатии населения страны по отношению к своей платформе — верховенству закона, правам человека, рыночной экономике, демократическому правлению, построенному по функциональному, а не сакральному принципу.

При этом ни на минуту не стоит забывать про реальность: жители России, как и всего мира, хотят чувствовать себя гордыми за страну и за себя; они, как и жители всего мира, хотят красивых зрелищ и спортивных состязаний; они хотят ассоциировать себя с себе подобными и знать ответ на вопрос, кто есть враг (пусть даже ответ будет несколько упрощен). Наконец, они хотят простых ответов на вопросы: что делать, что хорошо, а что плохо? Жители России сегодня более консервативны, чем американцы, — это нельзя не учитывать. Но ксенофобия и консерватизм проходят от осознания собственного достоинства. Надо дать людям это ощущение, а потом требовать толерантности, а не наоборот.

Возможно, вести такую работу сложнее и скучнее, чем критиковать неуклюжие власти, ничего не предлагая взамен. Возможно, не так просто жестко разделить внутри себя справедливое восхищение США как образцом внутреннего демократического устройства и трезвую оценку международной позиции Штатов в отношении России, которая принимает все более гротескные и далекие от эффективности и принципов демократии формы. Тяжело перестать ловиться на удочку власти, бросаясь защищать маргиналов от вымышленных угроз и тем самым отдаляя себя и от реальных проблем, и от основной массы общества.

И тем не менее другого выхода у страны нет. Если и есть шанс, что в будущем она пойдет за либералами, то только за теми, кто предложит решить реальные проблемы людей: беззаконие, коррупцию, умирающие здравоохранение и образование, проблему детей-сирот и так далее. И все это — параллельно с решением их психологических проблем: потеря национального и государственного достоинства, корней, общности, идеи будущего, атрибутов совместной гордости и радости, ощущения конкурентной общности («мы против них»).

Я думаю, граждане России намного больше готовы к принятию либеральной идеологии, чем кажется. Может быть, именно от этого недоверия народу, неуважения к нему мы и замыкаемся в себе, формируя у народа образ пятой колонны, а не защитников интересов нации. Если мы хотим, чтобы страна пережила ближайшее падение цен на нефть, либералам надо найти в истории России предметы для гордости (желательно альтернативные Ивану Грозному) и предложить избирателям свою версию великой истории России, научиться говорить «наша Олимпиада» и болеть за своих спортсменов, признать вторжение в храм хулиганством (это очень тяжело, учитывая, что у нас с «хулиганками» одна система ценностей: они намного более «свои», чем благопристойные «патриоты»), согласиться с тем, что США действуют в своих интересах и часто в ущерб интересам граждан России (что совершенно нормально, мы так же действуем, если надо), перестать призывать бедствия на российскую голову по принципу «чем хуже, тем лучше». С этой точки можно начинать работу по привлечению на свою сторону будущих избирателей (или — вооруженных защитников демократии, если до того дойдет).

В противном случае итог для либеральной идеи в России будет не лучше, чем для водителя в Камбодже, который решит ездить по правилам, не учитывая того, как ездят другие. Не пройдет и 10 лет, как выжившим — в Нью-Йорке, Тель-Авиве или Харбине — останется только беседовать о «России, которую мы потеряли». Эффектно, но неэффективно.

Работа в Московском центре Карнеги в 2014–2018 годах обеспечила меня большим количеством контактов в европейских (да и американских) научных и управленческих институтах, что само по себе было крайне любопытно — оказалось, что образ мышления, психология, способы действия европейских бюрократов и аналитиков в чем-то диаметрально противоположны привычным в России, а в чем-то удивительно с ними сходны. У меня, до того знакомого с западным миром только через бизнес-контакты и учебу в Университете Чикаго, конечно, было весьма идеалистическое представление о западной системе. До того я имел дело с очень квалифицированными, профессиональными, жесткими, но при этом порядочными, самостоятельными в суждениях и действиях бизнесменами, профессорами, студентами. Первым, с чем мне пришлось столкнуться, во взаимодействии с чиновниками свободного мира, оказалась крайняя поверхностность в отношении области, с которой они имели дело, и значительный уровень зашоренности, вполне напоминающий свойства чиновников российских. Особенно явно эти качества проявлялись при обсуждении ситуации вокруг России и отношений России с Западом.

В 2015 году каждый второй европейский чиновник задавал мне вопрос: «Сколько месяцев еще протянет российская экономика?» К концу года мне это надоело, и я стал отвечать коротко: «Да сколько угодно», что немало удивляло собеседников. Чуть позже дежурный вопрос сменился на «Как скоро санкции заставят Россию изменить свою политику?», и мой ответ «Никогда» удивлял их не меньше.

Несколько раз я писал для западного массмедиа (от местных газет в Финляндии до National Interest, Financial Times, Politico, Foreign Policy ) и успел заметить, что в развитых демократиях цензура мнения присутствует в достаточной степени. Если в России (к слову, не так уж сильно, скорее, только в государственных медиа, и то не всегда) вам не дают написать то, что вы думаете, мотивируя это запретом со стороны власти или просто нежеланием ее обидеть, то в западных СМИ цензор более жесткий: несколько раз мне недвусмысленно сообщалось, что «это» не стоит писать, потому что «аудитория не хочет это читать». Здесь нет подвоха или завуалированных действий власти — действительно, западные СМИ зависят от своих бюджетов, которые формируются пропорционально количеству и качеству читателей и зрителей. И если публика хочет верить, что российская экономика скоро рухнет, нельзя писать обратное.

Но в итоге мое «nonconventional opinion» стало вызывать интерес — меня вдруг стали просить написать статью для того или иного сборника, издаваемого в Европе. Самая интересная из тем, о которой мне довелось написать, — тема, непосредственно связанная и с Россией, и с ЕС, и со странами, которые, как Украина, оказались посередине между двумя империями. С большим удовольствием я заметил, что мои статьи об этом не только не отвергались, но и печатались как есть, читались и даже обсуждались. Видимо, тема «ошибок на восточном фронте» для ЕС актуальна. Эта статья опубликована на сайте Московского центра Карнеги 9 марта 2017 года.