Андрей Мовчан - Россия в эпоху постправды. Здравый смысл против информационного шума

А вот что я писал о Брекзите непосредственно после референдума. (Статья была опубликована на сайте Московского центра Карнеги 29 июня 2016 года.) Еще не было известно, что лидеры движения за «выход» самым недостойным образом подставят друг друга, и новым премьером Британии будет остававшаяся в тени Тереза Мэй. Еще не выступал Садик Хан, предлагая повторный референдум. Еще Трамп не дезавуировал идеи всеобщего экономического партнерства. Я все еще думаю, что англичанам пригодилась бы моя статья, выйди она до, а не после события.

Именно британский философ Джордж Беркли (в реальности ирландский, но Ирландия была частью Соединенного Королевства, и этот факт тоже хорошо согласуется с его учением) считается если не родоначальником, то философским лидером направления субъективного идеализма, основной тезис которого — «все есть то, как мы это воспринимаем». Этот тезис, активно критикуемый множеством других философских школ и в целом отвергаемый в практической жизни, неожиданно оказался значительно более осмысленным в области политики и даже экономики. Демократия, неизбежно ведущая к признанию истинным мнения большинства, и рынки капитала, оценивающие активы согласно мнению большинства инвесторов, оказались равно безразличны к объективности и стали строить выводы и принимать решения исключительно на базе коллективного восприятия реальности — невзирая на факты и последствия.

История с Брекзитом стала очередным примером того, как функционирует современный демократический рыночный мир. Референдум, перевернувший представления многих политологов и экономистов о том, что такое западный демократический процесс, обладает всеми свойствами берклианского идеального объекта: его не хотел никто из тех, кто его организовал; в его результат не верил никто из тех, кто ратовал за такой результат; агитаторы и за, и против искажали факты и нарушали законы логики чаще, чем говорили правду, а взаимные разоблачения с помощью новой лжи окончательно лишали голосующих возможности разобраться в вопросе; большинство голосующих и за, и против исходили из не вполне адекватных посылок, когда принимали решения; множество голосовавших принимали де-факто решения не о своей жизни, а о жизни следующих поколений; никто — ни голосовавшие, ни агитировавшие — не пытался просчитать побочных последствий референдума; наконец, результаты референдума воспринимаются сегодня большинством как вне юридического, так и вне исторического контекста; и вопреки распространенному мнению вряд ли они приведут к действиям, им соответствующим.

Все началось с проблемы у Дэвида Кэмерона — в начале 2015 года он готовил свою партию к парламентским выборам и одновременно пытался защитить свою позицию лидера партии от наступающего на пятки Бориса Джонсона, который строил свою кампанию на идее выхода Британии из ЕС. Опросы показывали не только невозможность для консерваторов получить большинство (они его и прежде не имели, управляя страной с 2010 года в коалиции с либеральными демократами), но и большую вероятность потери части мандатов в пользу лейбористов и, как следствие, переход в оппозицию. В этой ситуации Кэмерон пошел на сделку с дьяволом: чтобы привлечь на свою сторону больше сторонников (и внутри партии, и вне ее), он пообещал провести референдум о выходе из состава ЕС, «если его партия победит на выборах». Победы этот ход, никак не соответствовавший личным убеждениям Кэмерона, принести не должен был, а вот сохранить нужное для образования коалиции количество голосов вполне мог. После выборов можно было поставить вопрос на голосование в парламенте и честно проиграть — референдум не был бы проведен или был бы отложен до того, как переговоры с ЕС о наиболее болезненных проблемах будут завершены.

Вопреки ожиданиям, консерваторы выиграли майские выборы, получив 330 мест (при необходимых для большинства 326). Вопреки ожиданиям, Кэмерон оказался перед необходимостью исполнять обещание. Все, что он мог сделать, — это максимально приблизить референдум, ориентируясь на текущее превышение числа сторонников сохранения членства в ЕС. И он сделал это. Референдум был назначен на середину 2016 года вместо середины 2017-го, как изначально планировалось.

С этого момента борьба за выход из ЕС фактически превратилась в средство борьбы за власть в Консервативной партии и за политическую популярность вне ее. По аналогии с детской игрой в царя горы лидера консерваторов атаковали все — и свои, и чужие. Единственным значимым оружием в их руках (ну не считать же таковым дискуссию по вопросу увеличения госдолга) была возможность критиковать позицию Кэмерона, ратовавшего за то, чтобы остаться в ЕС.

Агитационная кампания не просто разделила Британию на националистов и глобалистов. Пропаганда вбросила в информационное поле искаженные факты, прямую ложь, алогичные возражения и фактам и лжи, ложь про ложь противной стороны — и запутала всех. Сторонники выхода удвоили сумму, которую Британия вносит в кассу ЕС, — вместо реальной цифры 9,7 млрд фунтов в год они называли почти 19 млрд фунтов. Сторонники того, чтобы остаться, руками казначейства не только удвоили вероятный ущерб для ВВП от выхода, но и убедили общественное мнение путем легкой манипуляции словами, что речь идет не о меньшем на 6 % росте ВВП в течение 13 лет, а о снижении ВВП на 6 %, и, более того, что на эти же 6 % снизится благосостояние каждой британской семьи.

Сторонники выхода пугали британцев необходимостью тратиться на антикризисные меры слабых экономик стран — членов ЕС, вспоминая расходы Соединенного Королевства на спасение Ирландии и Португалии — всего 6,5 млрд евро. Они, однако, забывали не только то, что обе страны вернули выданные им Британией средства, но и то, что Британия в лице Кэмерона уже договорилась о своем неучастии во всех будущих выкупах — выхода из ЕС это не потребовало.

Агитаторы за то, чтобы остаться, предупреждали: выход грозит падением курса фунта и зарубежные товары станут дороже. Их противники говорили: падение курса фунта поможет английской экономике. Первое утверждение почти верно, однако практически не понимаемо большинством граждан — часто они даже не знают, что используют импортные товары или что в современной экономике невозможно заменить большую часть товаров на производимые у себя в стране. Второе утверждение спорно — оно не учитывает нефинансовые стороны конкуренции и одновременный с падением курса фунта рост экспортных издержек в связи с появлением таможенных ограничений.

Сторонники выхода активно требовали юридической независимости Британии. Европейские законы недемократичны, британский парламент 56 раз отказывался утверждать европейские законы на своей территории за последние 17 лет, однако 70 % наших законов должны соответствовать требованиям ЕС, говорили они. В реальности парламент за то же время утвердил 2466 законов, соответствующих требованиям ЕС; Британия, оставаясь в ЕС, сохраняла полную налоговую и финансовую независимость, в качестве исключения имела неадаптированное трудовое законодательство и юридически зависела от ЕС только в области стандартов качества и безопасности. Парламентская комиссия оценила количество законов, которые должны соответствовать европейским нормам — в зависимости от методики расчетов оказалось, что их от 15 до 50 % (противники выхода говорили про «менее 20 %»). Но и это еще не истина — в подсчете и закон, регулирующий цвет помидоров первого сорта (должен соответствовать европейскому), и закон о реформе системы здравоохранения (не должен соответствовать) считаются одинаково, хотя их важность несоизмерима.