Андрей Мовчан - Россия в эпоху постправды. Здравый смысл против информационного шума

Хотя книга подробно исследует общие тенденции и частные случаи (целые разделы посвящены Ирану, Ираку, Ливии, Саудовской Аравии и Венесуэле), а автор использует сложные математические методы, выводы разочаровывают: Колган фактически признает, что невозможно однозначно связать уровень агрессивности государства с наличием существенной доли нефти в ВВП. Режимы в таких петрогосударствах [77] Петрогосударства (от petroleum , нефть) — богатые нефтью страны с сильно коррумпированными государственными институтами, неэффективным частным сектором и технологически отсталой промышленностью. — Прим. ред . в целом стабильнее, чем в тоталитарных странах без ресурсной базы, но в то же время гражданские войны в них происходят чаще. Скорее всего, делает вывод автор, наличие нефти усиливает агрессию и так агрессивных режимов, в первую очередь пришедших к власти в результате революции.

Смазанность выводов неудивительна. Автор смешивает несколько совершенно разных явлений — например, войны с участием петрогосударств не из-за нефти и войны из-за нефти. Он не учитывает ни разницу в экономической базе и уровне развития институтов в разных петрогосударствах, ни долю нефти в ВВП. Также не удается автору отдельно учесть «внешнее влияние» на петрогосударства, в частности действия США и других развитых стран «по установлению демократии»: такие военные действия не связаны с поведением самих петрогосударств. В расчет не берется и «время жизни» петрогосударства.

Возможно, яснее ситуация станет, если попытаться разобраться в ней не с помощью регрессий, а исходя из фундаментальных экономических законов и механизмов.

Государства с существенной долей ренты в экономике отличаются прежде всего значительными дополнительными доходами, не связанными с трудом больших масс населения и потому легко консолидируемыми в руках элиты или тоталитарной власти. Это ведет к резкому росту вероятности формирования автократических или автаркических режимов и внутриэлитного конфликта за контроль рентных ресурсов. Исключение составляют страны, в которых демократические институты развились и укрепились задолго до формирования рентной экономики. Как показывает практика, таким странам (в них входят Норвегия, Канада, Австралия и так далее) не угрожает тоталитаризация: развитые институты гражданского общества воздействуют на государство сильнее рентных доходов.

В рентных государствах власти и/или контролирующие элиты располагают дополнительными ресурсами разного объема в зависимости от того, какова доля ренты и каков подушевой ВВП в стране. Эти дополнительные ресурсы используются властью (элитой) в своих интересах, в первую очередь для укрепления собственной власти, не в последнюю очередь — через распределение части ренты силовым структурам для их развития и обеспечения лояльности, а также населению — для поддержания такого уровня жизни, который снизит протестные настроения. В таком государстве, конечно, есть и оппозиция, и недовольные массы населения. Но и оппозиционные элиты, и само население всегда стоят перед выбором — бороться за смену власти и встретить отпор «прикормленных» силовиков, а в случае победы получить годы кризиса переходного периода и, возможно, новую власть, которая будет не лучше предыдущей, или согласиться с имеющейся властью — благо голода в стране нет. Как показывает практика, чем выше доля ренты и сам ВВП на человека, тем одновременно выше возможности власти «покупать» силовые структуры и коррумпировать оппозицию: в условиях относительно высокого ВВП на человека и большой ренты население может слишком много потерять от нестабильности, которая создается в процессе смены власти.

Именно поэтому страны, где очень высока доля ренты (Саудовская Аравия, Азербайджан после конца 1990-х, Кувейт, Россия до 2014 года и так далее) так стабильны. С другой стороны, страны, уровень ренты в которых ниже и сам ВВП меньше, испытывают постоянный стресс: властям не хватает средств на «умиротворение» народа и оппозиции, силовые структуры, не получая достаточного финансирования, стремятся играть в свою игру, а соблазн побороться за контроль над рентой уже достаточно велик.

Похоже, что важное значение имеет также изменение доли ренты и ВВП во времени. Страны, у которых ВВП и доля ренты в нем растут, выглядят существенно более стабильными, чем страны, у которых они падают. Это неудивительно: субъективное ощущение доходов и рисков всегда сравнительно по характеру, и в процессе падения ренты и ВВП и оппозиция, и население значительно легче приходят к выводу, что им «нечего терять». Так же неудивительно, что страны, в которых доля ренты падает, а сам ВВП растет, куда более стабильны: рост в этой ситуации свидетельствует о нересурсном развитии, которое отвлекает значительные силы и энергию и населения, и оппозиции.

Отдельно стоит обсудить связь ресурсов (в первую очередь нефти) и внешних конфликтов. Нефть была — и все еще остается — стратегическим сырьем, конфликты за обладание которым не редкость. С 70-х годов прошлого века, по разным оценкам, от 25 до 50 % всех войн в мире имело причиной вопросы контроля нефтяных ресурсов либо стало возможным благодаря использованию нефтяных доходов. Например, Колган выделяет восемь видов инспирированных нефтяными доходами конфликтов, в том числе просто войны за ресурсы, войны, вызванные возможностью рентных режимов выделять средства на финансирование выгодных им по тем или иным причинам милитаризованных сил вне границ петрогосударств или на собственную агрессию, и даже войны, обусловленные существенными изменениями демографии (например, когда приток мигрантов в богатые петрогосударства создает в них базу для формирования экстремистских групп).

Наблюдения показывают, что, когда рентные доходы стабильны, государства редко склонны проявлять агрессию (в конце концов, если в течение многих лет показатели твоей экономики не меняются, то почему твое поведение должно меняться?).

Агрессия появляется в двух случаях: в первом при достаточном росте рентных доходов появляются бюджетные «излишки», власть гиперцентрализуется, и возникает эйфория, способствующая стремлению решать вопросы простым и быстрым путем, с использованием экстраприбылей и недорогого в условиях рентной экономики ресурса — человеческих жизней.

Например, в истории Аргентины есть только один период, когда доля нефтяной ренты в ВВП превышает 4 %, — это 1978–1985 годы. С 1979 года готовилась и в 1982 году разразилась война за Фолкленды.

Второй случай — обратный: агрессия возникает отчасти как выход из состояния фрустрации власти, отчасти как способ отвлечь население и еще больше централизовать власть в своих руках при резком падении ренты. Значительное (в 2 раза) падение доли ренты в ВВП Ирана и Ирака в 1980–1981 годах совпадает с началом войны между ними. Падение ренты в ВВП до 8,7 % у Ирака в 1990 году предшествует вторжению в Кувейт. Война России с Грузией происходит на фоне падения нефтяных цен и резкого снижения и доли ренты в ВВП и самого ВВП у России. Кстати, российская гибридная война с Украиной начинается как раз в момент роста ренты и ВВП, и окружающая ее риторика удивительно похожа на риторику в Аргентине времен Фолклендской войны. А вот война в Сирии — это уже война на падении ренты, попытка отвлечь общество и консолидировать власть.