Этьен де Ла Боэси - Рассуждение о добровольном рабстве

Тиран никогда не считает свою власть достаточно прочной, и поэтому он старается, чтобы под его властью не оставалось ни одного достойного человека, так что к тирану с полным правом могут быть применены слова Теренция, вложенные им в уста Фрасона 28, хваставшего тем, что он однажды сказал командующему слонами:

Хитрость тиранов, состоящая в том, чтобы всячески оглуплять своих подданных, особенно наглядно выступает на примере того, что сделал Кир с лидийцами, захватив столицу Лидии Сарды 29и взяв в плен богатейшего государя Креза, которого он увел с собой. Получив сведения о восстании жителей Сард, Кир быстро справился с ними, но, не желая ни предавать разграблению такой прекрасный город, ни быть вынужденным постоянно держать в нем большой гарнизон, чтобы сохранять его за собой, он решил прибегнуть к великолепному средству обеспечить за собой город. Он устроил в нем дома терпимости, игорные дома, публичные игры и издал приказ, чтобы все жители пользовались всем этим. И этот способ оказался лучше всякого гарнизона, с этого времени ему уже не приходилось больше прибегать ни к одному выстрелу против лидийцев. Эти несчастные и жалкие люди забавлялись тем, что изощрялись в придумывании различных новых игр, так что римляне самое слово «игра» произвели от их имени, и то, что мы называем «препровождение времени», «игра», они обозначали словом «ludi», как бы желая сказать «lydi».

Однако далеко не все тираны так откровенно заявляют о своем желании развращать своих подданных, но в действительности они под сурдинку большей частью делают то же самое, что он провозгласил открыто и провел в жизнь. В самом деле, природа простого народа, особенно многочисленного в городах, такова, что он подозрителен по отношению к тем, кто его любит, и доверчив и прост по отношению к тем, кто его обманывает. Не думаю, чтобы нашлась какая-либо птица, которая лучше бы ловилась на приманку, или рыба, которая скорее бы шла на крючок, чем все народы попадают в рабство из-за малейшего перышка, которым им, как говорится, помажут по губам; так что приходится удивляться, как легко они поддаются, лишь только их пощекочут.

Театры, публичные игры, представления, фарсы, зрелища, гладиаторы, невиданные животные, медали, картины и тому подобные глупости — таковы были у античных народов приманки рабства, цена их свободы и оружие тирании. Таковы были приемы, такова была практика, таковы были приманки, применявшиеся античными тиранами для удержания подданных под своим ярмом. Таким образом, народы, сбитые с толку этими развлечениями, увеселяемые пустыми забавами, устраиваемыми перед их глазами, привыкали к рабству так же простодушно, — но только с несравненно худшими последствиями! — как малые дети, которые выучиваются читать лишь для того, чтобы знать содержание ярко раскрашенных картинок в книжках.

Римские тираны придумали еще другой способ — часто угощать простой народ, умело совращая эту чернь, которая легче всего поддается соблазнам желудка: самый умный и развитой из ее числа не согласился бы пожертвовать своей миской супа ради восстановления свободы платоновской республики. Тираны под видом щедрости раздавали какой-нибудь модий 30пшеницы, какой-нибудь секстарий вина или какую-нибудь сестерцию 32, и тогда можно было слышать удручающие вопли: «Да здравствует король!» Эти тупицы не догадывались, что они получали таким образом часть своего же собственною добра и что тиран мог давать им даже и эту малость, лишь предварительно отняв ее у них же. Тот или иной из них мог подобрать сегодня сестерцию и наесться до отвала на публичном празднестве, благословляя Тиберия 33и Нерона 34за их несравненную щедрость, чтобы завтра, вынужденный отдать свое имущество алчности этих щедрых императоров, своих дочерей — их похоти и самую свою кровь — жестокости этих щедрых императоров, оставаться безмолвным, как камень, и неподвижным, как чурбан.

Простой народ всегда таков: он жаден и падок на удовольствия, которые он не может получить честным путем, и бесчувствен к несправедливости и страданиям, которые нельзя выносить без потери чести.

В настоящее время нет человека, который, заслышав о Нероне, не был бы охвачен отвращением при самом произнесении имени этого отвратительного злодея, этого мерзкого и грязного чудовища. И вот, когда он умер, этот палач, этот злоумышленник, этот дикий зверь, жизнь которого была так же гнусна, как и его смерть, то благородный римский народ, вспоминая о его празднествах и играх, был столь опечален, что готов был носить по нем траур. Так рассказывает об этом Корнелий Тацит 35, компетентный и надежный автор, один из наиболее достоверных. Это не покажется странным, если вспомнить, что этот же самый народ проделал раньше в отношении Юлия Цезаря, отменившего его законы и его свободу. В этом человеке, как мне кажется, не было ничего стоящего, ибо даже его столь хваленая гуманность была хуже жестокости самого свирепого из когда-либо^ существовавших тиранов, так как в действительности этой своей отравляющей мягкостью по отношению к римскому народу он лишь подслащал его рабство. Между тем после его смерти этот народ, у которого еще был на устах вкус его пиров, а в памяти свежи воспоминания о его щедрости, сначала бросил в костер, на котором сжигались его останки, скамьи форума, а затем воздвиг ему колонну как «Отцу народа» 30(так гласила надпись на капители) и оказал ему, мертвому, такие почести, которых не заслуживал ни один человек на свете, разве только его убийцы.

Эти римские императоры не забывали также обычно принять титул народного трибуна как потому, что это звание считалось священным, так и потому, что оно было установлено с одобрения государства для защиты и охраны народа. Благодаря этому они добивались большого доверия у народа, как если бы народ должен был полагаться на звание, которое они носили, а не ощущать на себе благодетельные последствия его. В наши дни по их стопам идут те, которые не совершают ни одного злодеяния, даже самого крупного, не предпослав этому каких-нибудь прекрасных слов об общественном благе и общем благосостоянии. Тебе ведь хорошо знакома, Лонга, та формула, которою они искусно умели пользоваться в известных местах; впрочем, в большинстве случаев не может быть искусства там, где есть столько бесстыдства.

Ассирийские цари, а вслед за ними и мидийские по возможности реже показывались народу, желая внушить ему, что в них есть нечто сверхчеловеческое, и стараясь, чтобы народ пребывал в этом заблуждении, ибо люди охотно преувеличивают в своем воображении то, чего они не могут увидеть. Таким образом, многие народы, довольно долго находившиеся под ассирийским владычеством, при помощи этой тайны были приучены к порабощению и служили тем охотнее, чем меньше знали своего повелителя; иногда же они совсем не знали, есть ли он вообще, и все доверчиво боялись того, кого никто никогда не видал. Первые цари Египта показывались не иначе, как иногда с кошкой, иногда с веткой, иногда имея огонь на голове, и, маскируясь таким образом, творя разные чудеса, они при помощи этих необычных вещей внушали своим подданным известное уважение и удивление, тогда как людям не слишком раболепным и глупым эти вещи, как мне кажется, показались бы только забавными и смешными.