Леонид Млечин - Путин и Трамп. Враги, соперники, конкуренты?

— От Штеттина на Балтике до Триеста на Адриатике железный занавес опустился на наш континент. По ту сторону занавеса все столицы древних государств Центральной и Восточной Европы — Варшава, Берлин, Прага, Вена, Будапешт, Белград, Бухарест и София. Все эти знаменитые города и их население оказались в советской сфере… Почти все эти страны управляются полицейскими правительствами, в них нет подлинной демократии… Это явно не та свободная Европа, ради которой мы сражались. Я не верю, что Советская Россия жаждет войны. Она жаждет неограниченного расширения своей власти и идеологии. Из того, что я наблюдал в годы войны, я заключаю, что наши русские друзья и соратники ничем не восхищаются больше, чем силой, и ничего они не уважают меньше, чем слабость, особенно военную слабость.

Первая реакция на речь в Фултоне была критической и на Западе, и на Востоке. Американские газеты обвиняли Черчилля в том, что он отравил и без того трудные взаимоотношения между США и СССР и опять пытается втянуть их страну в европейские дела. Президент Трумэн написал Сталину, что и его приглашает в Соединенные Штаты, обещал отвести в университет Миссури, чтобы советский руководитель тоже мог, как и Черчилль, сказать американцам то, что он думает.

Сталин отклонил приглашение.

— Я бы с удовольствием посетил Соединенные Штаты, но возраст берет свое, — ответил он американскому послу. — Врачи говорят, что я не могу совершать далекие путешествия и должен соблюдать строгую диету. Я напишу президенту и объясню, почему не могу принять его приглашение. Человек должен беречь свои силы. Президент Рузвельт был человеком долга, но не берег силы. Если бы он это делал, был бы жив и сейчас.

Трудно сказать, что бы произошло, если бы Сталин принял приглашение Трумэна и отправился за океан. Впоследствии на Хрущева и Брежнева поездки в Америку производили сильнейшее впечатление. Личное знакомство с Соединенными Штатами, с американским образом жизни, с американцами немало способствовало снижению напряженности. Но Хрущев и Брежнев были людьми иного поколения. И по характеру иными. Они хотели общения с людьми.

Сталин был кабинетным вождем. Он и по собственной стране не ездил и потребности такой не ощущал. Редко выступал, общался с узким кругом доверенных лиц. Возможно, и в Вашингтоне он бы просидел все дни в советском посольстве, покидая его только для переговоров. Ничего бы не увидел и своего отношения к американцам не изменил. Советский вождь получал массу детальной информации от своих дипломатов и разведчиков, но они, стараясь сделать ему приятное, рисовали неверную картину жизни западного общества.

А на Западе плохо понимали советскую жизнь. Один из иностранных корреспондентов в Москве заметил:

— Нет специалистов по Советскому Союзу, есть только разные степени непонимания.

Запад и Советский Союз неправильно оценивали намерения друг друга. Каждая из сторон считала, что другая проводит в жизнь тщательно разработанный дьявольский план раздела мира. Декларативные заявления принимали за уже разработанный оперативный план. И тут же принимались ответные меры. Чем больше одна сторона верила созданному ей же образу другой стороны, тем сильнее становилась взаимная враждебность.

Сталин назвал речь Черчилля «опасным шагом». Увидел в ней контуры противостоящего ему англо-американского военного союза. Сталин сравнил Черчилля с Гитлером и сказал, что его речь — подготовка к войне против Советского Союза и стремление навязать всему миру господство «англо-саксонской расы»: «Господин Черчилль и его друзья предъявляют… нечто вроде ультиматума: признайте наше господство добровольно, и тогда все будет в порядке, — в противном случае неизбежна война».

Известный прозаик Михаил Михайлович Пришвин записал в дневнике:

«В голове кружатся речь Черчилля и ответ Сталина: Черчилль выступает как человек со всеми знакомыми нам человеческими личными свойствами. В словах Сталина вовсе нет личного человека… говорит безразлично, как механический робот».

Сталин сказал, что коммунизм и капитализм несовместимы, поэтому новая война неминуема. В Вашингтоне решили, что Сталин «объявил войну Соединенным Штатам». Государственный департамент попросил свое посольство в Москве растолковать реальные мотивы сталинской политики.

Телеграмма поступила советнику-посланнику Джорджу Фросту Кеннану, который остался поверенным в делах после отъезда посла Гарримана. Кеннан, прекрасно говоривший по-русски, знаток русской истории и литературы, был среди первых американских дипломатов, приехавших в Москву в 1933 году. Весной 1944 года его вновь командировали в Советский Союз.

В февральские дни 1946 года Джордж Кеннан болел, лежал в постели в Спасо-хаусе и хандрил. Он страдал от жестокой простуды, которая сопровождалась высокой температурой, и от гайморита. Вдобавок у него ныли зубы. Интроверт, часто пребывавший в унынии, он был не из тех, кто хорошо чувствовал себя во враждебном и подозрительном мире сталинской Москвы, где иностранных дипломатов отрезали от общения не только с простыми людьми, но и даже с чиновниками.

Кеннан полагал, что у него на родине вовсе не понимают, с кем имеют дело:

«Советский режим — прежде всего полицейский режим. Это обстоятельство никогда не следует упускать из виду при оценке советских мотивов. Но действия Советского Союза не носят авантюристического характера. Советы не идут на ненужный риск. Глухие к логике разума, они в высшей степени чувствительны к логике силы».

Советник-посланник втолковывал чиновникам в Вашингтоне: прежде чем обсуждать со Сталиным будущее Европы, нужно доказать, что Соединенные Штаты не позволят Москве добиться своих целей путем применения силы, что у Запада достаточно мужества, твердости и уверенности в своих силах.

Получив запрос из Вашингтона, Кеннан мог высказаться откровенно. 22 февраля 1946 года он отправил в государственный департамент так называемую «длинную» телеграмму. «Для русских все иностранцы — потенциальные враги», — написал Кеннан. И перечислил ставшие потом знаменитыми правила поведения в отношениях с советскими представителями:

«Не фамильярничайте с ними… Не придумывайте общность целей, которой в действительности не существует… Не делайте бессмысленных жестов доброй воли… Не бойтесь пустить в ход все средства для решения вопроса, который нам может показаться второстепенным… Не бойтесь ссор и предания гласности разногласий».

С пометкой «не подлежит сокращению» телеграмма поступила в государственный департамент и военное ведомство, с нее сняли сотни копий и раздавали всем видным чиновникам. У американцев, читавших телеграмму, возникало ощущение: наконец-то все стало ясно! Теперь понятно, как действовать в отношении Советского Союза!.. Они убедились в том, что Сталин избегал прямой конфронтации с Соединенными Штатами. Отступал. Так было, когда президент Гарри Трумэн потребовал вывести советские войска из Иранского Азербайджана в 1946 году или когда американцы жестко отреагировали на блокаду Западного Берлина в 1948-м. Это убеждало американцев в том, что со Сталиным можно вести дела только с позиции силы.