Эмиль Фаге - Культ некомпетентности

— У них просто не было времени.

— Это всегда только отговорка.

Но, может, лучше всё-таки пресечь демократию, чем ускорять процесс упадка, чтобы он завершился возрождением? Так, во всяком случае, будет выглядеть естественнее и согласно с чувством долга.

Когда я говорю «пресечь демократию-), я имею в виду, что она должна пресечь себя сама, потому что ничто не в состоянии её остановить, как скоро она осознала свои действия. Надо думать лишь о том, чтобы убедить её. Надо её убедить не доверять себе. Попытка отчаянно смелая, но ничего другого не придумать, любые иные шаги еще более тщетны.

Надо напомнить ей, что режим гибнет, если изменяет своим принципам или злоупотребляет ими, — истина старая как мир. Он гибнет, когда изменяет своим принципам, так как они — историческое обоснование его рождения. Он гибнет, когда злоупотребляет ими, так как нет принципов на все случаи жизни, способных, не нуждаясь ни в чем ином, обеспечивать работу социального механизма.

В чем заключается принцип правления? Не в том, что делает его таковым, а в том, по словам Монтескьё, «что заставляет его действовать», а «принуждают его к действию человеческие страсти». Между тем очевидно, что страстное стремление к власти, страстное стремление к равенству и страстное стремление к некомпетентности недостаточны, чтобы придать режиму наполненность и силу.

Компетентности тоже нужно оставить место, взять её, так сказать, в долю. Я не буду утверждать, что у нее есть на это право, просто существует определенная потребность общества в ней. Компетентность должна проявлять себя в технической, интеллектуальной, моральной областях, даже если это ограничит верховную власть народа и нанесет ущерб равенству.

Демократическое начало в высшей степени необходимо народу; но в высшей степени необходимо ему и аристократическое начало.

Демократическое начало нужно народу для того, чтобы он не чувствовал себя обреченным на пассивность, чтобы он осознавал себя частью — и частью существенной — общества, чтобы слова «нация — это вы, защитите её» имели смысл. В противном случае резонно звучали бы антипатриотические высказывания демагогов типа: «К чему бороться за одну власть против другой, если для нас что те, что эти — один черт?»

Демократическое начало при управлении народом необходимо также и потому, что весьма опасно превращать народ в нечто таинственное. Следует знать, о чем он думает, что чувствует, от чего страдает, чего желает, чего боится, на что надеется. А так как узнать это можно только от самого народа, ему надо давать возможность высказаться и не затыкать ему рот.

Способы могут быть различные. Пусть это будет особая палата, созданная специально для народа, где решающее слово в значительной степени будет принадлежать ему, или пусть палата будет одна, но народ в ней будет иметь солидное представительство, или пусть законодательно будет предусмотрен обязательный плебисцит в случае пересмотра конституции или принятия законов, значимых для всех слоев общества. Пусть будет свобода печати, свобода собраний и объединений, что само по себе недостаточно или, вернее, почти достаточно. Надо, чтобы народ имел возможность выразить, чего он хочет, и мог оказывать давление на власти, одним словом, чтобы власти слышали и слушали народное мнение.

Однако в нации и во власти необходимо и аристократическое начало, чтобы хаотичное в народе не поглотило то, что есть в нем ясного и определенного, смутное не возобладало над точным, а капризы и непоследовательность не заглушили волевую направленность.

Иногда аристократию создает история, такая аристократия отнюдь не плоха, это более или менее закрытая каста, хранительница традиции, которая лучше любого закона оберегает всё самое живое, самое жизнестойкое, самое плодоносное в душе народа. Бывает, что история не создает аристократии или та по какой-то причине гибнет, тогда породить аристократию должен народ, при этом демократический режим обязан ценить и культивировать такие качества, как благодарность за оказанные услуги, распространяющаяся и на потомков тех, кто их оказал, почитание людей, сведущих в той или иной области, уважение нравственных качеств избираемого, независимо от сферы приложения его сил.

Эти качества — необходимое условие вхождения во власть, адаптации к социальной среде, общественному механизму, его устроению. Можно сказать, что благодаря этим качествам демократия внедряется в общество, исходным материалом которого является . Как хорошо выразился Стюарт Милль, «нельзя иметь квалифицированной демократии, если демократия не признает, что работа, требующая должной квалификации, должна выполняться теми, кто ею обладает».

Таким образом, насущно необходима и сейчас, и всегда — даже при социалистическом режиме, при котором, как я говорил, аристократия тоже есть, причем более многочисленная, — некая смесь демократического и аристократического начал. Так что Аристотель всегда останется прав — он хоть и жил в незапамятные времена, но ему довелось воочию наблюдать полторы сотни различных режимов.

Разумеется, сам он явный аристократ, но, говоря про Лакедемон, который он не любил, или про Карфаген, или рассуждая вообще, он приходил к выводу, что лучший режим — режим смешанный. «Есть способ совместить демократический элемент с аристократическим. Надо сделать так, чтобы и у граждан выдающихся, и у толпы было всё, что бы они ни пожелали. Равное право для всех стать должностным лицом — принцип демократический. Допуск к высшим должностям лишь достойных — принцип аристократический».

Именно смешение демократического и аристократического начал обеспечивает наилучшее государственное устройство. Смешение, однако, не предполагает простого наложения разнородных элементов, что привело бы к столкновению враждебных сторон. Я сказал «смешение», но лучше было бы сказать «сочетание». Надо, чтобы аристократическое и демократическое начала сочетались друг с другом.

Каким образом? Некоторое время назад я уже говорил об этом, позволю себе повторить. Нация здорова лишь тогда, когда её аристократия любит народ, а народ аристократичен. Нация, в которой аристократия аристократична, а народ демократичен, обречена на скорую гибель. Не отдавая себе отчета в том, что такое народ, она подменяет понятие «народ» понятием «класс».

Монтескьё восхищается афинянами и римлянами вот по какой причине: «Известно, что в Риме народ добился права избирать плебеев на высшие должности, но этим правом не пользовался. И в Афинах, хотя должности по закону Аристида могли занимать представители всех классов, не было случая, свидетельствует Ксенофонт, чтобы на эти должности, обеспечивавшие им избавление от тягот и славу, претендовали низшие слои общества». Так-то оно так, но для афинян это не имело значения: в Афинах всё решалось путем плебисцита, и власть, по существу, принадлежала ораторам, которые пользовались расположением народа, влияли на его решения и на деле правили городом. А вот для Рима это был факт чрезвычайной важности, ведь там действительно власть концентрировалась в руках избранных народом лиц.