Эмиль Фаге - Культ некомпетентности

— Сомневаюсь, что проблема будет решена, ведь при социалистическом режиме выборы сохраняются, значит, сохраняются и политические партии. Граждане избирают законодателей, те — правительство, правительство — работодателей и распределителей благ. Сохраняются партии — сохраняются групповые интересы, и каждая партия пытается привлечь на свою сторону законодателей и правительство, а следом и работодателей и распределителей благ, аристократов данного режима, чтобы те предоставляли её членам лучшую работу и самое щедрое вознаграждение.

Уничтожены крупные состояния, отменены остатки свободы, и больше ничего не изменилось, все отрицательные стороны, которые я перечислял, как были, так и остались. Решение по-прежнему не найдено.

Если мы хотим его найти, надо, чтобы правители при социалистическом режиме не избирались, надо, чтобы они были правителями милостью Божьей, как иезуиты в Парагвае. Надо, чтобы правление было деспотичным не только по своему образу действий, но и по своему происхождению. Нужна монархия. У умного монарха нет никакого резона назначать некомпетентных работников, он заинтересован как раз в обратном.

Мне возразят, что умный монарх — явление редкое и даже противоестественное. Право, я знаю это не хуже других. Кроме разве исключительных случаев, о которых с изумлением повествуют историки, у королей те же причины, что у народа, обзаводиться фаворитами, которые не будут их затмевать, не будут им противоречить. Следовательно, это будут не лучшие из граждан — ни по уму, ни по другим своим качествам. Выходит, что у социалистического режима, независимо от того, избирается правитель или он наделен диктаторскими полномочиями, те же недостатки, что и у известной нам демократии.

По сути, сползание, если можно так выразиться, демократии к социализму не что иное, как движение вспять — к деспотизму. Вначале социалистическое правление всегда сопряжено с избирательным правом, а значит, обязательно и с возникновением партий. Именно господствующая партия назначает законодателей, а те — правительство, от которого эта партия требует и получает привилегии. Налицо эксплуатация страны большинством, как, впрочем, при любой выборной системе.

Однако социалистическое правление — это прежде всего олигархия работодателей и распределителей благ, олигархия очень жесткая, попирающая беззащитные существа, единые в нужде, равные в бедности. Олигархия, которую трудно заменить, потому что крайне сложные вопросы управления препятствуют каким-либо резким движениям. Такая несменяемая олигархия очень быстро сплачивается вокруг своего вождя и удаляет или отодвигает на задний план народных представителей и их избирателей.

Что-то подобное было во времена первой империи во Франции. Тогда над всеми господствовала, главенствовала, всех затмевала, всех сокрушала на своем пути каста воинов, общество испытывало в ней постоянную нужду, которую та без конца поддерживала. Каста воинов сплачивалась вокруг своего лидера, придававшего ей единство и монолитность.

При социалистическом правлении — на этот раз более медленно, в течение жизни одного поколения — работодатели и распределители благ, янычары мирного времени, тоже образовывают особую сплоченную, тесно спаянную касту, без которой нельзя обойтись, в то время как без законодателей при наличии Государственного Совета можно. Она также выдвигает своего лидера, который придает ей единство и монолитность.

Когда еще не знали о социализме, было принято считать, что демократия тяготеет к деспотизму. Теперь, по видимости, дело изменилось, и создается впечатление, что она тяготеет к социализму. Однако суть осталась прежней: тяготея к социализму, она тяготеет всё к тому же деспотизму, но неосознанно, ибо ей кажется, что она стремится к равенству. Эгалитарное государство по определению порождает деспотию.

Забежав вперед, мы слегка отклонились от темы. Вернемся к ходу нашего рассуждения.

Демократия наших дней, следовательно, попирает, подчиняет себе, поглощает исполнительную власть, административную власть, всё кругом вообще через своих представителей — законодателей, которых она выбирает по своему образу и подобию, другими словами, через людей некомпетентных, влекомых страстями, потому что, как говорил, возможно несколько противореча самому себе, Монтескьё: «Народ всегда движим страстями».

Какими же качествами должен обладать законодатель? На мой взгляд, прямо противоположными тем, какими обладают законодатели при демократическом режиме. В идеале он должен быть хорошо информирован и совершенно бесстрастен. Хорошо информирован не только по книгам — законодатель должен хорошо разбираться в юриспруденции, чтобы не получалось, как сплошь и рядом бывает, противоположное тому, что он собирался сделать. Он должен понимать нравы и дух народа, для которого он, собственно, и составляет законы. Надо принимать такие законы, которые народ в состоянии соблюдать, которым он в состоянии подчиниться. Солон некогда превосходно сказал: «Я дал им самые лучшие законы из тех, которые они только могут вытерпеть». Достойны также внимания слова Бога иудеев: «Заповеди мои не добры», то есть добры настолько, насколько в состоянии вытерпеть ваша злоба. «И это упраздняет все трудности, — говорит Монтескьё, — которые проистекают из Моисеевых законов».

Законодатель, стало быть, должен знать нравы и дух народа, коль скоро он составляет законы. Он должен, как говорят немцы, разбираться в его психологии. И заметьте, он должен изучить нравы, характер и дух своего народа, не обладая сам этими нравами, характером и духом, так как разделять чьи-либо страсти и склонности — вовсе не значит знать их досконально, как раз наоборот: постигнуть их можно только со стороны.

В идеале или хотя бы для того, чтобы успешно выполнять свои функции, законодателю следует иметь общие представления о склонностях народа, уметь их преодолевать и брать под свой контроль, так как его задача состоит в том, чтобы частично удовлетворять эти желания, частично же бороться с ними.

Частично удовлетворять их или, по меньшей мере, учитывать, потому что закон, который действовал бы наперекор нравам народа, стал бы, так сказать, конем Роланда, у него имелись бы все нужные качества, за исключением одного — он был бы мертвым или даже мертворожденным. Дайте римлянам закон, устанавливающий равные права для всех жителей империи, закон, предписывающий уважать покоренные народы, и этот закон никогда бы не исполнялся, более того, неуважение к нему распространилось бы и на другие законы. Дайте французам либеральный закон, закон, предписывающий соблюдать личные права человека и гражданина, при том, что свобода для француза — это, по словам барона Жоанеса, «право делать всё, что заблагорассудится вам, и мешать другим делать то, что заблагорассудится им», то этот закон будет исполняться весьма условно, из-под палки. Более того, французы постепенно привыкнут игнорировать и другие законы.